Отличие либералов от демократов: Демократия и либерализм — одно и то же?

Демократия и либерализм — одно и то же?

Демократия и либерализм для большинства — синонимы, однако это не только разные понятия, но и во многом противоположные вещи.

«Чистая» демократия: все живут так, как решило большинство.
«Чистый» либерализм: каждый живёт как хочет, не мешая другому.

Проблема «чистой» демократии: большинство может «узурпировать власть» и легко расправиться с меньшинством. Этим может воспользоваться какой-нибудь манипулятор и захватить власть, объявив своих противников «врагами большинства». Так совершенно демократически может быть избран очередной гитлер, как уже не раз бывало в истории.

Проблема «чистого» либерализма: ему нужен некий надзорный орган, который будет определять, где личная свобода начинает мешать такой же чужой личной свободе, и следить, чтобы её никто не нарушал. Таким образом, либерализму важен не столько парламент, сколько суды, шерифы и военачальники, а право важнее государственного управления. Суд указывает на нарушение свободы, армия и полиция защищают всех и каждого соответственно.

Парламент тут нужен разве что для того, чтобы определить, где именно проходит грань между частным пространством разных людей, однако в исконно либеральных странах в большинстве случаев с этим успешно справляются суды — это называется прецедентным правом. Правда, при вынесении множества правотворческих судебных решений законодательство становится запутанным, казуистическим, поэтому без хорошего юриста в нём не разберёшься. И, опять же, важно, чтобы судьи, шерифы и военачальники не использовали свои полномочия в целях захвата власти.

Речь здесь идёт о либерализме в его классическом понимании, а не о т. наз. «левом либерализме»
(т. е. не о либерализме в том смысле, в котором это слово употребляют в США).

Чтобы избавить друг друга от недостатков, демократия и либерализм решили подружиться: так возник компромисс между ними, называемый либеральной демократией.
Демократический парламент уравновешивает исполнительную и судебную власть, избранные партии в парламенте уравновешивают друг друга, региональная и местная власть уравновешивает федеральную. Так демократия не даёт «надзорному органу» борзеть, а частное право ограничивает всевластье толпы. «Либералами» в Европе, «республиканцами» в США называют себя партии, делающие акцент на частном праве, «демократами» — те, для кого важнее коллективное управление государством. По сути, «демократы» тяготеют в сторону коллективизма и обычно являются более левыми, чем «либералы-республиканцы».

В качестве противоречия между демократией и либерализмом, любобытный пример приводит А. Илларионов:

«…в коллективе из трех граждан — двух мужчин и одной дамы — голосование о том, что с ней делать, может носить, на первый взгляд, совершенно демократический характер. Даже если дама при этом голосовала против.
Поэтому в цивилизованных обществах (обществах либеральной демократии) признается, что не все существующие в мире вопросы могут решаться голосованием большинства. Кроме голосований есть еще и право.»

Ни один политический режим, разумеется, не является самоцелью, но, очевидно, цель человека — свобода и благосостояние. И того, и другого можно достигнуть без коллективного управления.
Поэтому, с моей точки зрения,

либерализм, обеспечивающий свободу и способствующий благосостоянию, важнее демократии.
Последняя — лишь средство его «подстраховки».

Значит, парламент нужен не для того, чтобы указывать нам, как жить:
главная задача депутатов — быть инспекторами с юридическим уклоном.
Законотворчество парламента лучше судебного правотворчества лишь тем, что законы более универсальны и систематизированы: в них легче ориентироваться, чем в бесчисленных судебных прецедентах. И то, при условии, что законы качественны и издаются не слишком часто. Ведь правила игры не должны постоянно меняться.

Зачем тогда мы боремся за лучшую избирательную систему, не лучше ли оставить привычную мажоритарную, если нам нужны лишь «инспектора»? Проблема в том, что мажоритарная система — одна из наиболее манипулятивных, посредством разнообразных технологий администрация может разнообразно влиять на исход выборов и, таким образом, сосредоточить контроль над всеми ветвями власти. Тогда «подстраховка» не будет работать. То же можно сказать и о других несовершенных системах. Поэтому повышение роли народного волеизъявления с помощью лучшей избирательной системы снижает влияние администрации на выборы до минимума и препятствует узурпации власти. Именно противодействие узурпации, а не «народная власть» — главная задача демократических процедур.

*   *   *

P. S. А что же тогда такое консерватизм в свете вышесказанного? Если «вычесть» авторитарное управление (а современный консерватизм уже давно отказался от авторитаризма), то консерватизм очень близок либерализму в своей защите частного права, только субъектом этого права с консервативной точки зрения чаще всего является не столько отдельная личность, сколько (традиционная) семья, реже — небольшая группа людей, чаще всего, проживающих рядом (отсюда нередкая склонность консерваторов к протекционизму).

Таким образом, современный консерватизм, в основном, — союзник либерализма в области экономики, частного права и политического устройства, расхождение между ними лишь в том, что, с точки зрения консерваторов, может угрожать целостности их главного «субъекта» — семьи: нетрадиционные сексуальные отношения, вопросы морали, религии, «ценностей».

Чем отличается демократия от либерализма

Считается, что демократия и либерализм — понятия исключительно близкие, едва ли не тождественные. Но это не всегда так. Каковы их самые популярные трактовки?

Что такое демократия?

Демократия — это политический режим, при котором принятие решений по управлению страной осуществляет народ — напрямую или через выборные представительные органы. При этом в демократических режимах власть, как правило, поделена на 3 ветви — законодательную, исполнительную и судебную. Данная схема исключает концентрацию преобладающего объема полномочий в чьих-либо руках — как это бывает при авторитаризме и тоталитаризме, которые традиционно противопоставляются демократии.

к содержанию ↑

Что такое либерализм?

Либерализм — это идеология, в центре которой — провозглашение верховенства прав и свобод человека, отведение им главной роли в социально-экономическом и политическом развитии общества. Государство в соответствии с либеральными концепциями должно различными способами содействовать тому, чтобы его граждане имели все возможности реализовывать свои права и свободы. По мнению некоторых идеологов, это должно выражаться, прежде всего, в невмешательстве властей страны в социальные процессы. Однако при необходимости власти должны осуществлять правовую защиту интересов своих граждан, обеспечивать равенство всех жителей страны перед законом.

Основными свободами, которые провозглашает традиционный либерализм, являются:

• свобода слова;
• свобода выбора религии;
• свобода политических взглядов, культурных ценностей;
• свобода выбора близкого по идеологии представителя в органы власти;
• свобода выбора профессии, ведения бизнеса.

Таким образом, либерализм — это идеология, которая затрагивает 3 основных общественных института — политику, социум и экономику.

к содержанию ↑

Сравнение

Главное отличие демократии от либерализма — в определяемом социальном явлении. Первый термин обозначает политический режим, второй — идеологию. Однако понятия демократии и либерализма, как мы отметили выше, во многих аспектах очень схожи. Чем это обусловлено?

Дело в том, что практическая реализация идей либерализма может быть в полной мере осуществлена только при демократическом политическом режиме. Только те люди, которые имеют политические свободы — то есть свободу выбора взглядов, ценностей, представителей в органы власти, — способны рассчитывать на принятие законов, гарантирующих иные либеральные преференции.

В свою очередь, не каждая демократия может предполагать внедрение в жизнь общества либеральных концепций. Вполне возможно, что народ страны решит, что излишняя свобода слова или выбора политических взглядов ему не очень-то и нужна, и выберет во власть тех людей, которые примут законы, ограничивающие подобные свободы (либо сам примет соответствующие законы на референдуме).

Таким образом, либерализм возможен только при демократии, но демократия вполне способна существовать и без либерализма.

Определив то, в чем разница между демократией и либерализмом, зафиксируем ее ключевые критерии в таблице.

к содержанию ↑

Таблица

Демократия	Либерализм
Что между ними общего?
Демократический режим — условие практической реализации либеральных прав и свобод
В чем разница между ними?
Термин обозначает политический режим, при котором власть сосредоточена в руках народа	Термин обозначает идеологию, которая провозглашает верховенство прав и свобод человека
Демократия может существовать и без либерализма	Внедрение идей либерализма на практике невозможно без демократии

Как либерализм вступил в конфликт с демократией — Россия в глобальной политике

Конфликт между космополитичными элитами и массами, голосующими за популистские партии, который обострился в западном обществе, уходит корнями в диалектические противоречия демократии и либерализма. Особенно ярко они проявились в условиях гиперглобализации. Запад, поражённый «вирусом Фукуямы», попытался сделать мир единообразным, используя политику либерального империализма. Либерализм может выжить и даже процветать в мире без границ. Но современная демократия, словно пуповиной связанная с возникновением и укреплением национальных государств, не сохранится без мощных суверенных политий.

Вместо того, чтобы подливать масла в огонь ожесточённой борьбы между самопровозглашёнными прогрессистами и популистами или охотиться на «драконов» и «медведей», западным политикам и СМИ необходимо осваивать искусство компромисса в отношениях с оппонентами у себя дома и осознать, что в международных отношениях баланс сил даже важнее, чем разделение властей во внутренней политике.

С лёгкой руки американского политолога Фарида Закарии термин «нелиберальная демократия» прочно закрепился в академических и политических дискуссиях[1]. Соглашаясь с Закарией в том, что встречаются демократии, где либеральные ценности не в приоритете, автор задался вопросом: а бывает ли наоборот? Есть ли политические системы, определяемые как либеральные, но не являющиеся демократическими? Конечно, имели место авторитарные режимы, либеральные экономически, но консервативные в социальном и репрессивные в политическом плане, как, например, Чили при Аугусто Пиночете или Южная Корея в годы правления военных. В западных демократиях оба аспекта либерализма – экономический и социально-политический – обычно воспринимаются как две стороны одной медали. Однако сегодня мы более чётко, чем десятилетие-другое назад, осознаём наличие политических моделей, которые можно определить как либеральные, но испытывающие серьёзный дефицит демократии.

Недемократический либерализм – политический режим, где присутствует только второй элемент из известного триптиха: «власть народа, избранная народом и для народа». То есть участие граждан во власти является формальным и неэффективным, а управление осуществляется не в интересах большинства. Популизм – реакция на установление и распространение таких режимов. Конечно, это не единственная причина роста популизма, и преобладание либерализма над демократией не вылечить популистскими средствами. Но взаимосвязь между ростом популизма и дефицитом демократии в западных либеральных обществах бесспорна. И хотя лидеры-популисты есть в незападном мире, нынешний популизм – феномен преимущественно западный.

 

Глобализация и революционные ситуации

 

Волна глобализации, которую в 1990-е гг. приветствовали не только как непременное условие мирового экономического роста, но и как механизм распространения идей и практик либеральной демократии, быстро явила свои менее привлекательные черты. Помимо издержек глобализации и вызванных ею процессов, наблюдаются две взаимосвязанные революционные ситуации: геополитическая и социально-политическая. Революционная ситуация по определению нарушает работу всех нормативных систем, включая право и мораль, поскольку, будучи нормативными, они могут функционировать только в нормальных условиях. В периоды революций (как во Франции в конце XVIII века или в России в начале XX века, когда норма уступила место целесообразности) закон не работает и даже мораль теряет свою направляющую силу. В этом отношении международное сообщество не является исключением.

Первая революционная трансформация – геополитическая – началась в конце 1980-х гг. крахом относительно стабильной биполярной международной системы. Миновав однополярный момент в 1990-е гг., эта трансформация теперь движется к некой форме многополярности. Однополярный момент 1990-х – начала 2000-х гг. был коротким не только из-за ряда фундаментальных ошибок, допущенных последовательно всеми американскими администрациями (войны в Афганистане и Ираке, отчуждение России, поддержка «арабской весны» и так далее), но и в значительно большей степени из-за того, что никогда прежде в истории одна «гипердержава», по выражению главы МИД Франции Юбера Ведрина, не доминировала во всём мире. Империя Чингисхана и Британская империя контролировали лишь части мира. 1990-е гг. аберрации не только в международных отношениях, но и во внутренней жизни некоторых государств, прежде всего для России, его можно сравнить со Смутным временем 1598–1613 годов. Вскоре на международной арене начались попытки уравновесить доминирующий центр. Трудно ожидать, что международное право будет функционировать «нормально», пока не уляжется революционная пыль и не возникнет новая норма (или не вернётся старая, хотя это менее вероятно).

Вторая революционная ситуация, взаимосвязанная с первой, – кризис либеральной демократии, которая должна была праздновать триумф после краха коммунизма как её главного идеологического конкурента. Многие из тех, кто в 1990-е гг. публично оппонировал Фрэнсису Фукуяме с его «концом истории» или оспаривал некоторые его выводы, по сути, были скрытыми фукуямистами. Продвижение идей и практик либеральной демократии по всему миру было одним из важных компонентов внешней политики почти всех западных стран, а также международных организаций, включая ООН. Однако исчезновение принципиального противника вскрыло, хотя и не сразу, противоречия между либерализмом и демократией.

Кризис либеральной демократии был заложен в диалектическом противоречии между демократией и либерализмом. Аристотель говорил: «Человек есть существо политическое, а тот, кто в силу своей природы, а не вследствие случайных обстоятельств живёт вне государства, – либо недоразвитое в нравственном смысле существо, либо сверхчеловек… Государство существует по природе и по природе предшествует каждому человеку… А тот, кто не способен вступить в общение или, считая себя существом самодовлеющим, не чувствует потребности ни в чём, уже не составляет элемента государства, становясь либо животным, либо божеством». Демократия, будь то в Древней Греции или на постмодернистском Западе, подчёркивает коллективистское и общественное начало человека, в то время как либерализм гиперболизирует индивидуалистические черты и предполагает освобождение индивидуума от различных социальных связей, которые иногда действительно могут подавлять. Однако в подобной ситуации многие из нас, освободившись от ответственности по отношению к другим (семья, родители, дети, соседи) и обществу в целом, начинают считать себя богами, а действуют, как животные.

Избыточный коллективизм ведёт к тоталитаризму, а избыточный либерализм разрывает социальные связи – прав оказывается тот, кто сильнее.

В основном два эти феномена – либерализм и демократия – подкрепляют друг друга, но между ними необходимо постоянно поддерживать баланс.

«Слишком много демократии» часто означает «слишком мало либерализма», и наоборот.

В большинстве западных обществ, особенно в Западной Европе, до недавнего времени удавалось уравновешивать это противоречие. Иногда демократия брала верх (например, в социальных демократиях Скандинавии), иногда превосходства добивался либерализм, но открытого конфликта не возникало. Однако вследствие быстрой глобализации и изменения баланса сил в международной системе противоречивые отношения между демократией и либерализмом перешли во враждебность. В глобализированном мире угрозу для демократии представляют не только авторитарные режимы. Демократию сдерживает распространение и либерализация глобальных, прежде всего финансовых рынков.

Увеличивая совокупный ВВП стран, ничем не ограниченные либеральные рынки делают небольшое число людей невероятно богатыми, а большинство остаётся далеко позади. Разрыв в материальном благосостоянии растёт практически повсеместно. Если в автократиях люди бесправны в отношении правителей, то в глобализированном мире граждане и избранные ими правительства бесправны по отношению к глобальным рынкам, даже если живут в так называемых либеральных демократиях. Так экономический либерализм подрывает демократию. В то же время рост значимости индивидуальных прав и прав различных меньшинств, которые агрессивно продвигают свою – часто недавно обретённую – идентичность, подрывают социальное единство и общие ценности. Так либерализм в отношении социальных явлений дестабилизирует демократию.

Обычно никто не замечает первых тревожных сигналов. Почти четверть века назад американский философ Ричард Рорти опубликовал небольшую книгу под названием «Обретая нашу страну: политика левых в Америке XX века», в которой отмечал, что либеральные левые силы в США, сосредоточившись на правах этнических, расовых, религиозных, культурных и сексуальных меньшинств, игнорируют растущий разрыв между богатыми и бедными. Однажды, предупреждал Рорти, «что-то даст трещину. Негородской электорат решит, что система не работает, и начнёт искать сильного лидера, который пообещает после своего избрания обуздать бюрократов, хитрых юристов, брокеров с огромными зарплатами, и постмодернистские профессора уже не будут определять повестку дня»[2]. Звучит знакомо и очень современно, не правда ли? Рорти относил себя к левым либералам, хотя его, как одного из ярких представителей американского прагматизма, нельзя назвать постмодернистским профессором. В отличие от многих он не высмеивал, не осуждал и не презирал людей с противоположными взглядами, а по совету Бенедикта Спинозы пытался понять их тревоги.

Нынешний конфликт между либерализмом и демократией проявляется в частности в том, что либеральные элиты в большинстве западных стран стали называть популистами тех демократов, чья политика и идеи (или личности) им не нравятся (кстати, англо- немецкий философ и социолог Ральф Дарендорф отмечал, что «популизм для одного человека – это демократия для другого, и наоборот», но при этом подчёркивал, что «популизм прост, а демократия сложна»)[3]. В свою очередь, демократы (или популисты) считают либералов высокомерными представителями элиты, отдалившимися от граждан, их нужд и образа мыслей, потому что они неудачники и невежды. Вспомним, как Хиллари Клинтон охарактеризовала сторонников Дональда Трампа (хотя потом лицемерно отказалась от своих слов), – «расисты, сексисты, гомофобы, безнадёжные люди». Обвинения с обеих сторон – и самопровозглашённых прогрессистов, и так называемых популистов – справедливы. Сегодня мы видим, как диалектические противоречия между либерализмом и демократией, если их не сбалансировать аккуратно и разумно, начинают разрушать ранее стабильные общества.

 

Проблемы адаптации

 

Интересно и одновременно полезно вспомнить, что нынешний кризис либеральной демократии имеет параллели с проблемами и дебатами, которые имели место в основном в США почти столетие назад. Французский философ Барбара Стиглер в недавнем исследовании с символичным названием «Нужно адаптироваться» (Il faut s’adapter) показала, как в начале XX века два известных американских мыслителя Уолтер Липпман и Джон Дьюи предложили разные ответы на вопрос о приспособляемости человечества к быстрым социальным изменениям, вызванным промышленной революцией[4]. Она пишет: «Впервые в истории эволюции жизни на планете один вид – наш homo sapiens – оказался в ситуации, когда он не был приспособлен к новым условиям. Для Липпмана проблема заключалась в огромном разрыве между естественной склонностью человеческого вида не меняться, сформировавшейся благодаря длительной, медленной биологической и социальной эволюции, и необходимостью быстро адаптироваться к новым условиям, навязанным промышленной революцией. Поэтому главная тема политических исследований Липпмана – как адаптировать человеческий вид к постоянно и быстро меняющейся обстановке… Фундаментальный вопрос для Липпмана – как избежать напряжённости между переменами и статичностью, открытостью и закрытостью, когда люди вынуждены выбирать национализм, фашизм или другие формы изоляционизма, чтобы противодействовать быстрым изменениям, восстановить статичность и изоляцию»[5].

Уолтера Липпмана особенно беспокоила пропасть между медленной исторической, биологической и социальной эволюцией человеческого вида и быстро меняющейся под влиянием промышленной революции физической и социальной обстановкой. В начале прошлого столетия это была промышленная революция, дополненная экономической глобализацией, в начале XXI века произошла революция информационных технологий и ускоренная глобализация экономических и финансовых рынков, которые вновь затронули массы людей в разных странах, и преуспели те, кто легко приноровился к переменам. Получился социально-биологический эксперимент на выживание для самых приспособленных. Самые приспособленные – рационально мыслящие эксперты и менеджеры, а также беспристрастные судьи, применяющие рациональные законы и знающие, в каком направлении человечество должно и будет эволюционировать. Людей нужно научить подавлять иррациональные инстинкты и доверять просвещённым экспертам, которые смогли адаптироваться к постоянно меняющимся условиям. В такой ситуации одна из главных задач системы образования и медиа – «обеспечить согласие» людей с политикой, которую проводят эксперты. Что касается роли политиков, Липпман писал, что «хотя государственный деятель не может держать в голове жизнь всего народа, он, по крайней мере, должен прислушиваться к советам тех, кто знает»[6]. Политик обязан проявлять компетентность в выборе экспертов. Липпман и все неолибералы после него видели решение проблемы разрыва между быстро меняющимися условиями и неспособностью людей к ним приспособиться в привлечении компетентных специалистов и обеспечении согласия масс (то есть промывание мозгов через систему образования и СМИ).

Джон Дьюи больше полагался на коллективный разум людей. Он стал первым критиком неолиберального мышления: «Класс экспертов неизбежно будет отрезан от общих интересов и превратится в класс с собственными частными интересами. Любое правление экспертов, когда массы не способны информировать их о своих потребностях, превращается в олигархию, которая правит в интересах избранных. Информация должна заставить специалистов учитывать нужды народа. Мир больше пострадал от лидеров, чем от народных масс»[7].

Этот интеллектуальный спор почти столетней давности, повлиявший на политику западных правительств (при этом идеи Липпмана превалировали), приобрёл актуальность на фоне глобализации и IT-революции. Вновь возник конфликт между элитами и массами, между самопровозглашёнными прогрессистами и теми, кого презрительно называют популистами или их сторонниками.

 

«Оседлые» против «кочевников»

 

В книге «Дорога куда-то» британский обозреватель Дэвид Гудхарт предложил различать две группы людей – «где угодно» и «где-то»[8]. К первой категории (не более 20–25 процентов населения на Западе и ещё меньше в остальном мире) относится космополитичная элита, которая извлекла выгоду из глобализации. Большинство (более 50 процентов на Западе) ощущает потребность в тесной связи со своей страной, её историей, традициями и языком. Таким образом, мы видим конфликт между космополитами и теми, кто заботится о своих корнях и привязан к конкретному месту, будь то деревня, город или национальное государство.

Всегда существовало меньшинство, считавшее своим «отечеством» весь мир или хотя бы Европу. Большинство же людей чувствует себя дома только там, где они родились, среди говорящих с ними на одном языке, исповедующих одну религию и ведущих такую же жизнь. На протяжении веков первая категория была относительно небольшой, остальные рождались, жили и умирали в одном и том же месте, исключая массовое переселение народов, которое несколько раз имело место в истории человечества. Один из таких случаев мы, возможно, наблюдаем сегодня.

Конфликт сплочённости и разнородности, противоречия между государством всеобщего благосостояния и массовой миграцией обострил размежевание на людей «где угодно» и «где-то», или, по выражению Александра Девеккьо из Le Figaro, на «осёдлых» и «кочевников»[9]. Глобализация и волна миграции как одно из её проявлений усугубили кризис в Евросоюзе, потому что те, кто может жить, где угодно, не понимают тех, кто хочет быть в конкретном месте. Первые доминируют в политике, экономике и СМИ и ведут себя как либеральные автократы по отношению к тем, кого считают массами. Такое близорукое высокомерие влечёт за собой серьёзные социально-политические издержки. Не преодолев описанных противоречий, Европа не выйдет из нынешнего кризиса.

Рост популизма – симптом уже существующего недуга, а не его причина. Популистские партии и лидеры появляются, потому что в западных обществах нарастает неравенство и углубляется раскол. Либеральные идеи превалируют среди европейских элит, в то время как ценности демократии сегодня всё чаще выражают популистские партии и движения. Французский философ Шанталь Дельсоль справедливо отмечает: «Популисты, что бы кто ни говорил, – реальные демократы, но они не либералы. В то же время универсалистские элиты, в частности в Брюсселе, действительно либералы, но они уже не демократы, потому что им не нравится, когда люди голосуют за ограничение некоторых свобод»[10]. В равной степени прав и Дэвид Гудхарт, который в интервью Le Figaro Vox подчеркнул, что ситуация с Brexit необязательно означает конец демократии, скорее это признак конфликта между двумя концепциями демократии – представительной и прямой, которая в том числе выражается через референдум[11]. Обе имеют как преимущества, так и серьёзные недостатки. Если представительная демократия привела к отчуждению элит от простых граждан, то прямая демократия несёт в себе семена авторитаризма. Но Brexit вызвал хаос не потому, что решение было принято путём референдума как элемента прямой демократии. Причина в общественном недоверии и отчуждённости элит от большинства граждан.

Удача на выборах может отвернуться от популистских партий и движений, их рейтинги пойдут вниз. Но сам феномен никуда не денется, поскольку не исчезнут его причины. Более того, партии мейнстрима всё чаще заимствуют лозунги и политику у популистов. Самый яркий пример – метаморфозы с британскими тори, которые при Борисе Джонсоне перестали быть традиционной консервативной партией. Взяв на вооружение рецепты лейбористов и идеи партии Brexit Найджела Фаража, чтобы привлечь часть их электората, тори превратились в популистскую партию – отчасти левую, отчасти правую[12]. Можно сказать, что Brexit и победа Трампа – триумф популизма над элитизмом (или, если хотите, демократии над либерализмом).

 

Национальное государство как колыбель демократии и субъект международного права

 

Современная демократия, то есть власть народа и в интересах народа, возникла и развивалась в рамках национальных государств и кажется неотделимой от них. Экономический либерализм с глобальными неконтролируемыми финансовыми рынками и социальный либерализм, ставящий индивидуума с его интересами и желаниями выше интересов общества, разрушают связи, которые скрепляли общество воедино. В результате они подрывают и национальные государства – колыбель демократии. Поддержка и продвижение многообразия в обществе ведёт к уничтожению многообразия между обществами, организованными в государства. Некоторые общества, особенно на Западе, стали столь разнородными, что удерживающие их социальные связи вот-вот разорвутся. В других, особенно на Востоке и на Юге, попытки навязать социальные модели, заимствованные у Запада, не прижились на враждебной почве, начали уничтожать традиционные институты и, по сути, ведут к коллапсу государств.

Британский политолог Бенедикт Андерсон был не так уж не прав, определяя нации как «воображаемые сообщества», потому что исторические мифы и усилия политических лидеров по созданию нации из разнообразных сообществ играли значительную роль в строительстве государств[13]. Итальянский писатель и политик Массимо Тапарелли Д`Адзельо отмечал в 1861 г.: «Мы создали Италию. Теперь нам нужно создать итальянцев»[14]. Но есть и более важные, основополагающие вещи, без которых невозможно появление нации: общая история, культурные и религиозные традиции, язык, территориальная близость, победы и поражения.

Национализм, формирование национальных государств и развитие демократии шли в Европе рука об руку. Без национализма не возникли бы национальные государства, без национальных государств не было бы демократии, по крайней мере в её нынешней форме. Философ и политический деятель Джон Стюарт Милль, суммируя практику демократических институтов в середине XIX века, писал, что «необходимое условие свободных институтов – совпадение границ государства с границами национальностей», а если люди не чувствуют «общности интересов, особенно если они говорят и читают на разных языках, не может существовать и единого общественного мнения, необходимого для работы представительных институтов»[15]. Спустя сто лет британский дипломат и теоретик международных отношений Адам Уотсон пришёл к выводу, что «самоутверждение среднего класса в Европе имело две формы: требование участия в управлении и национализм» и что «идеи национализма и демократии были связаны»[16]. 

В отличие от Милля Даниэль Кон-Бендит, лидер студенческого движения 1968 г., размышляя о длительном эффекте тех событий, высказал мнение, что 1968 г. открыл путь к парадигме многообразия. «Для меня это было открытие мышления к принятию различий как объединяющего фактора. Признание различий может объединить нас и придать дополнительную силу обществу»[17]. Сегодня европейские общества кардинально изменились по сравнению со временами Джона Стюарта Милля: они стали гораздо более неоднородными, возросло и принятие этого многообразия. Тем не менее есть различия, которые делают интеграцию невозможной, ведут к параллельному существованию антагонистических субкультур в рамках одного и того же общества, и оно в конце концов попросту теряет свои базовые характеристики. Сегодня, спустя десятилетия, всё больше европейцев боятся оказаться чужаками в собственной стране, городе или деревне, и поэтому они ищут свои корни. Речь идёт не только о неудачниках гиперглобализированного мира, которым важно, где и с кем жить. Многие образованные, успешные, говорящие на нескольких языках люди ценят своё этническое, религиозное и культурное происхождение, являются патриотами своей страны и не забывают своих корней.

Сегодня мы видим, как из-за растущего многообразия обществ два феномена – национализм и демократия (так же, как либерализм и демократия) – демонстрируют скорее негативные, чем позитивные аспекты своих противоречивых отношений. Или они могут быть только негативными? Всё зависит от того, чья точка зрения вам ближе. Национализм, требующий независимости Каталонии от Испании, позитивен или негативен? Чей национализм предпочтительнее: английский, который привёл к выходу (всё ещё) Соединённого Королевства из ЕС, или шотландский, который после провала референдума 2014 г. теперь, в условиях Brexit, требует выхода из состава Британии, чтобы остаться в ЕС? Есть ещё один, более важный вопрос, на который у меня нет однозначного ответа: может ли демократия вообще существовать без стабильных национальных государств? На этот счёт у меня серьезные сомнения.

В этом отношении тревожный, по моему мнению, но оптимистичный, с точки зрения авторов, сценарий был описан в статье мэра Парижа Анн Идальго и мэра Лондона Садика Хана, опубликованной в Le Parisien и The Financial Times. Констатируя летаргию национальных государств (тут они правы), авторы предсказывают появление в XXI веке мира городов вместо мира империй XIX столетия и национальных государств XX столетия[18]. Это будут Лондон, Париж, Нью-Йорк, Токио и другие агломерации, которые возглавят человечество вместо наций, организованных в государства. Часто можно услышать, что Москва – не Россия, Нью-Йорк – не Америка, Париж – не Франция. Действительно, дальнейшая концентрация элит в крупных городах и игнорирование периферии – верный путь к углублению раскола наций. Но крупные города столкнутся с не менее острыми проблемами и трудностями, чем национальные государства, которые начали из летаргии выходить.

Ещё более утопической выглядит идея мирового правительства, то есть либеральный империализм под именем либерального миропорядка. В международных отношениях идее демократии больше соответствует система баланса сил, когда претензии одной державы на доминирование или гегемонию уравновешиваются одной или несколькими другими державами. Это хорошо понимал известный швейцарский юрист Эмер де Ваттель, который в 1758 г. писал об основах международного права в книге «Право народов, или Принципы естественного права, применяемые к поведению и делам наций и суверенов»: «Это знаменитая идея о политическом балансе или равновесии сил. Мы имеем в виду ситуацию, когда ни одна держава не способна доминировать абсолютно, создавая законы для других»[19]. Английский юрист Ласа Оппенхайм писал в знаменитом трактате о международном праве: «Право отмечал может существовать, только если есть равновесие, баланс сил между членами семьи наций»[20]. В этом отношении мир не изменился. Даже сегодня самоуверенность одной супердержавы может сдерживать другая супердержава (или коалиция держав), международное право играет важную роль в этом процессе, но без баланса оно будет беспомощным и просто исчезнет, открыв путь для империалистического права.

 

Критика либерального империализма

 

Параллельно с ростом «недемократического либерализма» укреплялся и его аналог в международных отношениях – либеральный империализм, обозначаемый эвфемизмом «либеральный международный порядок». Либеральный империализм, то есть попытки навязать либеральные ценности как универсальные с помощью убеждения или силой, – тревожный сигнал для тех, кто считает ценности коллективизма, исторические традиции, стабильность и национальную независимость не менее (или даже более) важными, чем индивидуальные свободы. Многие авторитетные либеральные авторы, в том числе философы и экономисты, пропагандировали либеральный империалистический порядок. Фридрих фон Хайек, один из влиятельных теоретиков либерализма прошлого столетия, считал, что идея межгосударственной федерации станет «последовательным развитием либеральной точки зрения»[21], а Людвиг фон Мизес, сторонник классического либерализма, выступал за прекращение существования национальных государств и создание «мирового супергосударства»[22]. Израильский автор Йорам Хазони в книге с провокационным названием «Достоинство национализма» справедливо отмечал: «Несмотря на споры, сторонники либеральной конструкции едины в одобрении простого империалистического мировоззрения. Они хотят видеть мир, в котором либеральные принципы закреплены как универсальная норма и навязаны всем странам, в случае необходимости – силой. Они убеждены, что это принесёт всем нам мир и процветание»[23].

В 1990-е гг. в контексте триумфа либерализма Фукуямы многие влиятельные авторы предсказывали крах национальных государств, которые были основными субъектами международного права. Например, японский экономист, бизнесмен и интеллектуал Кэнъити Омаэ и француз Жан-Мари Геэнно, заместитель генсека ООН по миротворческим операциям, написали книги с практически одинаковым названием – «Конец национального государства»[24], [25]. Йорам Хазони отмечает, что «его либеральные друзья и коллеги не понимают: строящаяся либеральная конструкция – это форма империализма», она не способна уважать (не говоря о том, чтобы приветствовать) «отклонение наций, стремящихся сохранить право на собственные уникальные законы, традиции и политику[26]. Любое подобное отклонение воспринимается как вульгарное и невежественное или даже как проявление фашистского мировоззрения»[27]. Он подчёркивает, что после падения Берлинской стены в 1989 г. «западные умы одержимы двумя империалистическими проектами: Евросоюз, постепенно лишающий страны-члены функций, которые традиционно ассоциируются с политической независимостью, и проект американского миропорядка, при котором государства в случае необходимости можно принудить к выполнению норм международного права, в том числе с помощью военной мощи США. Это империалистические проекты, хотя их сторонники не любят использовать это слово»[28].

В защиту международного права стоит сказать, что Вашингтон пытается навязать с помощью военной силы и санкций против непослушных не ту благородную нормативную систему, которая так или иначе работала даже в период холодной войны (в значительной степени благодаря существовавшему балансу сил), а так называемый «основанный на правилах» либеральный миропорядок, то есть порядок, базирующийся на правилах Вашингтона и не имеющий отношения к международному праву. Неслучайно единственная поднимающаяся глобальная империя обвиняет своих оппонентов – Китай и Россию – в попытках построить или восстановить их собственные империи.

Называть Евросоюз империалистическим проектом всё же несправедливо, хотя, действительно, пообещав построить более тесный союз, некое подобие федеративной Европы (и выполняя это обещание), европейские элиты всё больше дистанцируются от устремлений граждан. Очевидно, что европейские общества, в отличие от политических элит, не готовы отправить национальные государства на свалку истории. Тем не менее Европейский союз ещё может укрепить свою стратегическую автономию, особенно в отношениях с Вашингтоном и Пекином. Для этого нужно существенно улучшить отношения с Москвой. В то время как Вашингтон пытается сохранить мировое доминирование и поэтому заинтересован в одновременном сдерживании Китая и России (хотя это опасный и контрпродуктивный план), Европа страдает от дурных отношений с Москвой не меньше, чем Россия. Демонизируя Россию и её политическое руководство, Европа не извлечёт никаких выгод. Нормализация же отношений выгодна Европе не только экономически – она расширит стратегическое пространство для манёвра, даже не создавая европейское супергосударство. Как выразилась французский политолог Каролин Галактерос, «стратегическое сближение ЕС и России добавит Европе дополнительный вес в новых геополитических играх»[29].

 

* * *

 

Предложить решение сложно из-за превалирующих конфронтационных подходов: либо мы, либо они. В геополитике это Запад против Китая и России, внутри западных обществ – либералы против популистов (популизм распространяется по Европе, «как проказа», если использовать выражение президента Эммануэля Макрона). Компромисс считается признаком слабости. Однако радикализм хорош в спорте или в искусстве, но в политике он опасен.

Кроме того, в таких вопросах не бывает абсолютной правды. Вот как это сформулировал французский философ Люк Ферри в контексте нынешних кровопролитных конфликтов: «Что бы ни думали узколобые моралисты, правда в том, что многие кровопролитные конфликты в современном мире подобны классической греческой трагедии: противоборствующие стороны представляют собой не добро и зло, правых и неправых, а вполне законные, хотя и отличающиеся претензии. Если бы я был западным украинцем польского происхождения, то, наверное, хотел бы, чтобы моя страна вступила в Евросоюз и даже в НАТО. Но если бы я родился на востоке Украины в русскоговорящей семье, я бы, безусловно, предпочитал, чтобы моя страна была более тесно связана с Россией. Будь я пятнадцатилетним палестинским подростком, разумеется, был бы антисемитом, а будь израильским подростком из Тель-Авива, то ненавидел бы палестинские организации»[30].

Конечно, есть и те, кого можно назвать абсолютным злом, кто заслуживает безоговорочного морального порицания. Но чаще всего в современных конфликтах между странами или внутри них трудно найти абсолютно правых и неправых.

В либеральных демократиях прогрессистам и популистам следовало бы сбавить накал взаимных обвинений и сгладить разногласия, ставшие неприемлемыми во многих обществах. Пока те, кто может жить, где угодно, не поймут и не признают проблемы тех, кто предпочитает быть в конкретном месте, и наоборот, мы будем двигаться к переломному моменту (или к точке невозврата), когда революционная ситуация рискует перейти в революцию или войну. А в геополитике надо стремиться к системе баланса сил, наподобие той, что была выстроена в Европе после Венского конгресса 1815 г., но способной противостоять вызовам XXI века.

Прогрессивный национализм

Анатоль Ливен

Фундаментальная слабость Европейского союза в сравнении со странами – членами ЕС в том, что в глазах большинства европейцев он так и не добился настоящей легитимности, будучи квазигосударственным образованием.

Подробнее

Сноски

[1]      Zakaria F. The Rise of Illiberal Democracy. Foreign Affairs, 1997. Vol. 76. No. 6 (November/December). P.22-43.

[2]      Rorty R. Achieving Our Country: Leftist Thought in Twentieth-Century America. Harvard University Press, 1997. P. 90.

[3]      Dahrendorf R. Acht Anmerkungen zum Populismus [Eight Notes on Populism]. Transit-Europäische Revue, 2003. No. 25. P. 156.

[4]      Stiegler B. Il faut s’adapter: sur un nouvel impératif politique [It Is Necessary to Adapt: On a New Political Im-perative]. Gallimard, 2019.

[5]      Stiegler B. Il faut s’adapter: sur un nouvel impératif politique [It Is Necessary to Adapt: On a New Political Im-perative]. Gallimard, 2019.

[6]      Lippmann, W. A Preface to Politics. HardPress Publishing, 2013. С. 98.

[7]      Dewey, J. The Public and Its Problems in The Later Works of John Dewey 1925-1953. Vol. 2. Southern Illinois University Press, 1984. P. 364-365.

[8]      Goodhart D. The Road to Somewhere: The New Tribes Shaping British Politics. Penguin UK, 2017.

[9]      Devecchio A. Recomposition: Le nouveau monde populiste [Reconstruction: A New Populist World]. Serf, 2019. P. 1798.

[10]    Delsol C. Populiste, c’est un adjectif pour injurier ses adversaires [‘Populist’ as an Adjective to Hurt Your Ad-versaries]. Le Figaro Vox, 6 September 2018.

[11]    Goodhart D. Après le Brexit, le Royaume-Uni ne va pas couler en mer [After Brexit: The UK Will Not Sink]. Le Figaro Vox, 4 October 2019.

[12]    Bock-Côté M. Le Multiculturalisme comme Religion Politique [Multiculturism as a Political Religion]. Les éditions du Cerf, 2016. P.291-292.

[13]    Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. Verso, 1983.

[14]    Tharoor S. E Pluribus, India: Is Indian Modernity Working? Foreign Affairs, 1998. Vol. 77. No. 1. [online]. URL: https://www.foreignaffairs.com/print/node/1069817. Accessed 1 August 2020.

[15]    Mill J.S. Utilitarianism. On Liberty: Considerations of Representative Government. Basil and Blackwell, 1993. P. 392-394.

[16]    Watson A. The Evolution of International Society. Routledge, 1992. P. 230, 244.

[17]    Cohn-Bendit D. Forget 68. Éditions de l’aube, 2008.

[18]    Khan S., Hidalgo A. London and Paris Are Leading the Charge to Shape the 21st Century. The Financial Times, 27 June 2016.

[19]    Vattel, E. Le Droit Des Gens, Ou Principes de la Loi Naturelle, Appliqués À La Conduite Et Aux Affaires Des Nations Et Des Souverains [The Law of Nations]. Chapter III, §§ 47-48. 1758.

[20]    Oppenheim L.F.L. International Law: A Treatise. Vol. I, Peace. London, 1905. P.73.

[21]    Hayek F. The Economic Conditions of Interstate Federalism. Foundation for Economic Education, 17 April 2017 [online]. URL: https://fee.org/articles/the-economic-conditions-of- interstate-federalism. Accessed 4 February 2020.

[22]    Mises L. von. Liberalism in the Classical Tradition. Cobden Press, 1985. P.150.

[23]    Hazony Y. The Virtue of Nationalism. Basic Books, 2018. P.45.

[24]    Ohmae K. The End of the Nation State: How Regional Economics Will Soon Reshape the World. Simon & Schuster, 1995.

[25]    Guehenno J.M. The End of the Nation-State. University of Minnesota Press, 2000.

[26]    Hazony Y. The Virtue of Nationalism. Basic Books, 2018. P.43.

[27]    Там же. P. 49.

[28]    Там же. P. 3-4.

[29]    Galactéros, C. Un nouveau partage du monde est en train de se structurer [A New Division of the World] // Figaro Vox, 9 November. 2019.

[30]    Ferry L. La Révolution Transhumaniste: comment la technomédecine et l’uberisation du monde boulverser nos vies [The Transhumanist Revolution: How Techno-Medicine and the Uberization of the World Destroy Our Lives]. Plon, 2016. P. 222.

Нажмите, чтобы узнать больше

ЛИБЕРАЛ VS ДЕМОКРАТ — РАЗНИЦА — ЖИЗНЬ

Жизнь 2021

В США взгляды либералов и демократов часто пересекаются, но есть ли разница между ними?Современные либеральные идеи в США начали формироваться в 20 веке с помощью великих государственных деятелей, так

Содержание:

В США взгляды либералов и демократов часто пересекаются, но есть ли разница между ними?

Либералы

Современные либеральные идеи в США начали формироваться в 20 веке с помощью великих государственных деятелей, таких как Теодор Рузвельт, Вудро Вильсон, Гарри Трумэн, Джон Ф. Кеннеди и Линдон Б. Джонсон. В большинстве случаев американские либералы были в оппозиции с консерваторами, но так было не всегда.

Современный либерализм всегда был связан с прогрессивизмом и социальным либерализмом, но в настоящее время связь между либеральными и прогрессивными идеалами стала предметом многочисленных споров.

Согласно Википедии, Джон Ф. Кеннеди определяет либерала как «… кого-то, кто заботится о благополучии людей — их здоровье, их жилье, их школы, их гражданские права и их гражданские свободы…»

Франклин Д. Рузвельт считал, что правительство должно быть в состоянии решать проблемы страны, и обязан делать это со всей своей властью и властью. Это делается для того, чтобы средний человек имел право «на свою экономическую и политическую жизнь, свободу и стремление к счастью».

Современный американский либерализм основан на кейнсианской экономической теории, согласно которой, чтобы страна была процветающей, правительство должно принимать активное участие в управлении всеми аспектами экономики страны. Либералы высоко ценят институты, борющиеся с экономическим неравенством. Они считают, что каждый должен иметь равный доступ к здравоохранению и экономическим возможностям, а также подчеркивают важность защиты окружающей среды.

Демократы

Демократы вместе с республиканцами составляют одну из двух самых известных политических партий США. Его корни восходят к Томасу Джефферсону и Джеймсу Мэдисону. Демократическая партия, которую мы знаем сегодня, была основана примерно в 1828 году и считается старейшей активной политической партией в мире.

Когда-то демократы придерживались классических либералистских идеалов, особенно на Юге, где преобладал популизм или представление о том, что элиты угнетают добродетельных и могут быть свергнуты, если люди будут работать вместе. В 1890-х годах он больше склонялся влево с экономической точки зрения.

Франклин Д. Рузвельт вместе со своей коалицией «Новый курс» представил социально-либеральные платформы, продвигающие социальную справедливость. Сегодня Демократическая партия состоит из прогрессистов и центристов, а также небольшого процента консервативных демократов.

Идеалы Демократической партии основаны на принципах современного либерализма. Он считает, что задача правительства — поддерживать экономическое и социальное равенство. Демократы стремятся к тому, чтобы правительство вмешалось и регулировало экономику, внедрило социальные программы, предоставило всеобщее медицинское обслуживание, поддержало трудовые коллективы, продвигало равные экономические возможности и защищало права потребителей и окружающую среду.

Разница

Итак, в чем разница между либералом и демократом?

Демократы практически либералы, даже если их делить на три типа. Либералы верят в социальную справедливость и равенство (которые стали возможными благодаря правительству) так же, как и демократы. Оба считают, что свобода возможна только в том случае, если людям будет предоставлен доступ к важным услугам, таким как здравоохранение и образование. И либералы, и демократы соглашаются защищать окружающую среду. По их мнению, правительство должно иметь возможность регулировать экономику на благо всех, включая сокращение разрыва между богатыми и бедными.

«Свет, обманувший надежды». Почему рано хоронить либерализм

Анализ того, как и почему утрачивает глобальное лидерство Запад, обманувший надежды тех, кто видел в нем образец для подражания, а в принципах либерализма – рецепт экономического процветания, свободы и политической стабильности. Наверное, и так можно интерпретировать содержание новой книги известного политолога Ивана Крастева, которого на родине называют «болгарским Конфуцием«, написанной им вместе с постоянным соавтором, американским профессором Стивеном Холмсом. Этим летом книга под названием «Свет, обманувший надежды« была издана на русском языке. Но название, тем не менее, обманчиво. Из разговора с одним из авторов, Иваном Крастевым, становится понятно, что для либерализма утрачены не все перспективы.

– Вы и ваш соавтор, Стивен Холмс, словно два детектива, расследовали в своей последней книге «групповое убийство «либеральной гегемонии», которая определяла международную политику в течение трех десятилетий после 1989 года«. И всё-таки: почему свет либерализма обманул надежды? Из-за того, что глобальный либерально-демократический проект изначально был такой же утопией, как когда-то мировая коммунистическая революция?

– Если честно, об утопии тут вообще говорить не приходится. Коммунистический эксперимент был экстремально радикальным, поскольку ломал все существовавшие до него общественные форматы. А в 1989 году одна из двух главных мировых идеологических систем, коммунистическая, не просто потерпела поражение – она фактически покончила самоубийством, поскольку в неё перестали верить её собственные лидеры. Освободившиеся страны тут же начали имитировать политические модели, существовавшие на Западе.

Для начала признаем, что имитация – это важное свойство любого процесса, в котором присутствует развитие. Все имитируют всех: люди – своих родителей, государства – друг друга. Однако отношения между оригиналом и копией несимметричны. Кризис либеральной демократии имел свою специфику. В Центральной и Восточной Европе (ЦВЕ) он сильно отличался от того, что мы видели в Западной Европе или России.

Виктор Орбан (слева) и Владимир Путин — лидеры и символы антилиберальных режимов начала XXI века. Будапешт, август 2017 года

В ЦВЕ люди надеялись, что лет через десять они станут такими же богатыми и успешными, как на Западе. Когда в определённый момент наступило разочарование, оно привело к подъёму нелиберальных политиков и партий. В Венгрии и Польше они в итоге пришли к власти. Что ещё очень важно – происходила имитация не реального Запада, а того, который существовал в воображении никогда, возможно, не бывавших там восточноевропейцев. Например, анализируя происходящие на Западе политические дебаты, можно видеть значительную разницу в том, как обсуждаются социально-политические проблемы в Германии и, скажем, в США. Нам, восточноевропейцам, эти процессы казались одинаковыми.

Тот, кого имитируют, склонен считать, что он действительно является достойным образцом. Если все хотят походить на кого-то – значит, у него всё ОК. В результате окончание холодной войны пагубно сказалось на самооценке Запада, понизив планку его самокритики – а это очень важно для любой либерально-демократической системы. Её нормальное состояние – быть недовольной собой. Это и составляет её отличие от авторитарной системы, которая всегда старается произвести впечатление полного порядка.

Путин решил использовать критику Запада для того, чтобы разрушить мировой либеральный порядок, не предлагая ему никакой альтернативы

Сейчас, перед лицом глубокого кризиса либеральной демократии в её твердынях, США и Великобритании, многие люди в нашей части мира начинают задаваться вопросом – то ли мы имитировали, что надо? Критически важно понимать, что в этой эволюции коренится ответ и на другой вопрос: почему тридцать лет спустя после краха коммунизма происходит подъём популистских партий, лидеры которых открыто и резко нападают на либерализм.

Случай России гораздо важнее, поскольку здесь мы имеем дело не просто с проявлениями антилиберальных чувств и мнений. Президент Путин решил использовать критику лицемерия Запада, демонстрируя противнику его безнравственность, для того чтобы разрушить мировой либеральный порядок, не предлагая ему никакой идеологической или организационной альтернативы.

– Венгерский премьер Виктор Орбан давно утверждает, что возможна «нелиберальная демократия«. В его интерпретации нелиберальное государство не отвергает ценности демократии, однако не принимает их в качестве центрального элемента государственной организации. Орбан приводил Сингапур, Россию, Турцию и Китай в качестве примеров «успешных наций«, ни одна из которых не является либеральной демократией. Насколько обоснован подобный подход?

– Главный аргумент Орбана состоит в том, что глобализация – это конкуренция между нациями. Чтобы в нём преуспела малая нация, ей надо обладать высоким уровнем гомогенности, в то время как демократия – это действенный фактор разобщения, вопрос выбора альтернатив. Лично я не очень верю, что Орбан действительно считает так, как он это сформулировал, поскольку все успехи нелиберальных режимов в Центральной и Восточной Европе обеспечиваются фактом их функционирования внутри либеральных систем. Например, невозможно представить себе, чтобы экономический успех правительства Венгрии был возможен без тех средств, которые оно получает от Европейского союза, и, если говорить шире, от присутствия страны на европейских рынках. А как представить себе функционирование путинского режима без экспорта тех природных ресурсов, которые он постоянно истощает? Все видят и знают, что производимое Россией богатство имеет главным источником природные ресурсы, а не другие сегменты общественного производства. Так что подобная риторика нужна Орбану, чтобы оправдать и консолидировать свою власть над венгерским обществом и затруднить действия оппозиции. Да, нелиберальный режим может проводить «свободные» выборы, но таким образом, чтобы у оппозиции не было никакого шанса их выиграть.

Из книги Ивана Крастева и Стивена Холмса «Свет, обманувший надежды»

«Обряжая свои агрессивные действия в идеалистическую риторику, дословно заимствованную у США, Москва стремится разоблачить эпоху имитаций как эпоху западного лицемерия».

Иван Крастев

«Трамп, и не только он один, посчитал китайское экономическое чудо катастрофой для США. Китайцы — имитаторы мирового класса, поэтому Китай вполне готов или, возможно, уже похитил ореол мирового экономического лидера у Соединенных Штатов… Предстоящая конфронтация между Китаем и США, несомненно, изменит международный порядок важным и опасным образом».

«Трамп не может снова сделать Америку белой. Все, что он может, это разрушить сложившееся после Второй мировой войны представление Америки о себе как о стране, обладающей уникальными возможностями и желающей постепенно ассимилировать иммигрантов со всего мира».

«Мы можем бесконечно оплакивать ушедшее глобальное доминирование либерального миропорядка – или можем отпраздновать возвращение в мир политических альтернатив, понимая, что «вразумленный» либерализм, оправившись от стремления к глобальной гегемонии, остается самой подходящей для XXI века политической идеей».

– Стала ли коронавирусная пандемия глобальным и неотменимым политическим фактором? Действительно ли карантинные ограничения в разных странах усилили роль государства, поддержав тем самым антидемократические тенденции?

– Не думаю, что эпидемия коронавируса станет поворотным пунктом в этом смысле. Она внесла много неразберихи в мировые процессы, но в основном только усилила некоторые тенденции, которые уже действовали. Главное, процесс деглобализации начался ещё до пандемии. Например, в ходе её развития мы внезапно осознали, что около 70% мирового производства лекарств определённого класса, в том числе антибиотиков, приходится на единственную страну – Китай. Такое положение не может больше сохраняться. Пандемия резко усилила и без того набиравшую силу конкурентную борьбу между США и Китаем.

Кто в результате всего этого выиграет – авторитарные или демократические режимы? Полагаю, сейчас не время ставить вопрос таким образом. Скажем, некоторые авторитарные системы реагировали на кризис вполне эффективно: Вьетнам, во многих отношениях Китай. Другие постиг полный провал – от Ирана до Беларуси. Плохи были дела у популистских режимов, тут примером может быть Бразилия. Многие демократические страны, наоборот, справились очень хорошо: в этой группе Южная Корея, Тайвань, Австрия, Дания, Германия. Так что анализировать степень успеха в борьбе с пандемией лучше внутри авторитарных и демократических систем, а не сравнивая их.

Пандемия резко усилила и без того набиравшую силу конкурентную борьбу между США и Китаем

Есть факторы более важные, чем просто разница между природой режима. Первый – это уровень общественного доверия. Чтобы успешно противодействовать пандемии, люди должны доверять своему правительству: полиция не заставит людей регулярно мыть руки. Второй фактор – возможности государства: в экономике, здравоохранении, коммуникациях. Так называемые «сильные» лидеры, например президент Бразилии Болсонару, да и в известной мере президент Трамп, оказались внутри кризиса, который сами же и производили. Чтобы совладать с пандемией, нужен был не просто лидер, способный творить чудеса, а адекватно выстроенная система. По итогам кризиса авторитарные режимы победителями не окажутся.

– Постсоветская Россия эволюционировала от «молодой демократии« к положению почти что государства-изгоя, противостоящего западной цивилизации. Что изменит, если оно осуществится, предложение Путина провести в 2020 году «важную и символичную», как он говорит, встречу лидеров пяти государств – постоянных членов Совета Безопасности ООН, и почему Путина поддержал французский лидер Макрон?

– Действительно, с развитием украинского кризиса Россия оказывалась во всё большей изоляции, однако во многом это была самоизоляция. Инициированная перестройкой вовлечённость российских элит в мировые экономические и другие процессы с самого начала представляла политическую угрозу для режима. Путин рассчитывал держать экономику открытой, «закрыв» политику. «Национализация» российской элиты приняла совсем простую форму: хочешь участвовать в управлении государством – возвращай семью с Запада домой.

Дональд Трамп и Си Цзиньпин — лидеры сильнейших конкурирующих мировых держав, США и Китая

После введения крымских санкций многие в российском руководстве стали рассматривать окружающий мир апокалиптически. То есть, считают они, санкций никто никогда не отменит, к тому же пандемия и вызванная ею рецессия увеличивают зависимость России от Китая – политическую и технологическую. С одной стороны, России неприятна перспектива остаться в одиночестве и быть загнанной в угол Западом, а с другой – Путину не интересно становиться младшим партнёром Китая. Несмотря на всю активность России последнего времени, неясно, чего она ожидает. Это, как мне представляется, вызывает пораженческие настроения. Взаимное недоверие между Россией и Западом зашло очень далеко, а перспективы поражения президента Трампа на предстоящих выборах и обвинения со стороны Демократической партии во вмешательстве России в предыдущие выборы делают страхи Москвы относительно дальнейшего ухудшения отношений с США и Западом ещё большими.

Это заставляет Кремль не столько обращаться к другим государствам с какими-то позитивными предложениями, сколько пытаться демонстрировать на международной арене, что Россию нельзя игнорировать или изолировать. Отсюда проекция её силы на Сирию и Ливию. Если спросить – чего Россия в идеале хотела бы от Запада, чего именно надо желать или требовать, чтобы её отношения с Западом стали лучше – ясного ответа мы не получим. Но и Запад, в частности, Европейский союз тоже не имеют ясного представления о том, чего они хотят от России. Вспоминается термин французского политолога Пьера Асснера competitive decadence – конкурирующие образцы упадка: мы оба проигрываем, и давайте смотреть, кто «победит» в этом соревновании.

Позиция Макрона неудивительна. Во-первых, европейцы очень опасаются, что их «зажмёт» между США и Китаем. Некоторые европейские лидеры полагают, что подобные опасения свойственны и России, и если на неё давить слишком сильно, это будет ослаблять её перед лицом Китая, что не в интересах Запада. Европейцы, таким образом, очутились на «ничейной» земле.

Что показывает Хабаровск? Люди говорят: дайте нам перспективу, поговорите с нами о будущем – то есть о России после Путина

– В России недавно приняты поправки к конституции, направленные на укрепление и продление власти президента Путина. Можно ли считать, что эволюция российского авторитаризма, включая агрессивный изоляционизм, закончена – и способен ли режим Путина быть долговременно одним из мировых центров антилиберализма? Или же у него для этого недостаточно сил, и скорее он будет уходить во всё большую изоляцию?

– Вспомним 2008 год, когда президенту Путину очень хотелось остаться у власти, но – и это было важно – не по среднеазитскому образцу, то есть пожизненно, а оставляя возможность сменяемости власти. Он руководствовался желанием создать режим, который переживёт своего создателя. Теперешние поправки создают другую проблему: по мере персонального старения Путина (и параллельно – режима) обществу становится всё труднее представлять себе постпутинскую Россию. А ведь молодым человеком сам Путин видел, какой значительный вклад в крушение Советского Союза внесла геронтократия. Вожди того периода использовали совершенно ту же риторику: как мы можем уйти, когда в мире происходит такое!

Чем дальше, тем Путину будет сложнее удерживать лояльность и элит, и общества одновременно. Что показывает Хабаровск? Люди говорят: дайте нам перспективу, поговорите с нами о будущем – то есть о России после Путина. Речь идёт не только о демократической России, которая существует в мечтах оппозиции. Даже сторонники Путина хотели бы представить себе, что будет после него.

Видится такая закономерность: чем более персонализированным будет становиться режим Путина, тем труднее России будет играть впоследствии одну из центральных ролей на мировой сцене, чего, несомненно, желают её нынешние правители. Например, как показывают исследования общественного мнения, у современного китайского общества довольно высокое мнение о Путине и не очень высокое – о России. Так что, отвечая на ваш вопрос – не думаю, что России суждено стать каким-либо значительным центром антилиберализма; речь идёт, по сути, не о стране, а только об одном человеке. Тот тип идеологии, который пытается создать его режим, полностью закрывает его собственная тень. И уж точно Россия не является образцом для множества других стран, как когда-то Советский Союз. Даже тем людям за пределами России, которые славословят президента Путина, я думаю, вряд ли нравится современное российское государство.

Акция протеста в Хабаровске

– Массовые выступления в Хабаровске в какой-то степени скомпрометировали «обнуление« Путина, ещё раз указав на разрыв между кремлевской картиной мира и реальностью. Возможна ли в России реальная «революция достоинства«? Каким вообще может быть трансфер власти в России, где в этом отношении сформировались наихудшие традиции?

– Почти семь лет подряд жизненный уровень в России снижается, в то время как первые успехи Путина основывались на том, что жизнь людей становилась лучше. Нынешний экономический упадок сочетается со стагнацией. Сегодня, приглашая людей на избирательные участки, режим на самом деле не хочет, чтобы они туда приходили, и он лишает их выбора. В Хабаровске режим взглянул правде в глаза. Если не давать общественным конфликтам возможности получать выражение в политической плоскости, люди вынесут их на улицу. Да и факт перемещения протестной активности из двух столиц на периферию страны – дестабилизирующий для режима.

Управляемая демократия хорошо выглядит на бумаге. Выходя на улицу, люди очень хорошо знают, чего они не хотят: чтобы их считали никем. Именно своё достоинство они вложили в голосование за того губернатора, которого в итоге избрали. С Крымом, кстати говоря, тоже возникал вопрос о достоинстве, но государства: Путин тогда говорил – «Запад нас не уважает». Сейчас он слышит похожие вещи из Хабаровска. Проблема оскорблённого достоинства будет возникать всё чаще. У нового поколения россиян нет советских страхов, оно более мобильно и никак не желает ощущать себя крепостными. Так что Хабаровск – это сигнал о новом кризисе, политического доминирования центра на окраинах России.

Принятые изменения в Конституции ничего не добавляют к реальной власти Путина, которая снаружи кажется, наверное, безграничной, хотя изнутри можно видеть, что в России то и дело случаются события, которых Путин вовсе бы не желал. О его сторонниках не говорим, однако для противников стоило оставить хотя бы иллюзию того, что изменения системы возможны. А так выходит, что основная мощь государства базируется на отсутствии альтернативы, на том, что любые перемены чреваты угрозой для существующего строя. Это может вести к радикализации общества, которое в конце концов решит, что любая альтернатива лучше, чем статус-кво.

Проблема оскорблённого достоинства будет возникать всё чаще

– Что бы вы добавили к приведённому в вашей книге анализу достижений и провалов президента Трампа с учётом последнего развития событий – я имею в виду прежде всего движение Black Lives Matter?

– Движение BLM должно было сильно удивить Трампа. Будучи представителем старшего поколения, он считал само собой разумеющимся, что чёрному населению свойственно протестовать в той же мере, в какой полиции – эти протесты контролировать и усмирять. Такая модель к тому же давала возможность президенту консолидировать вокруг себя консервативное большинство. Но положение Трампа – это не положение Ричарда Никсона в 1970-х. Выразительная деталь: американская армия открыто воспротивилась попыткам Трампа вывести её на улицы Вашингтона с целью разрешения BLM-кризиса. Военная элита прямо заявила, что армия не может быть использована в качестве инструмента внутренней политики.

Американскому президенту удалось зафиксировать определённые настроения в обществе. Это, в частности, ощущение того, что в результате процесса глобализации Америка оказалась проигравшей стороной, а победителем становится Китай. Второе – это демографические страхи белого большинства, которое через двадцать-тридцать лет может превратиться в меньшинство. Парадоксальным образом Трампу в то же самое время удалось разрушить консервативное большинство, которое он же и мобилизовал в свою пользу. У него не получалось осознать – пока не наступил COVID-19, до какой степени изменилось американское общество с той поры, когда сам Трамп был молодым человеком. К примеру: в 70-е годы, если уж сравнивать условия, в которых происходили и происходят общественные кризисы в Америке, только четыре процента американских граждан были рождены вне США; теперь их почти пятнадцать процентов. Рос коэффициент «смешиваемости» нации – этнической и расовой. Сейчас некоторые из самых активных сторонников BLM-движения – белые, в том числе настоящие «янки», из университетов. Ту поляризацию, которая уже была в американском обществе, президент Трамп только усилил.

Что касается предстоящих американских выборов, то COVID-19 заметно снизил шансы нынешнего президента на переизбрание, потому что он потерял одну весьма важную электоральную группу – людей 65+, пенсионеров. Они боялись заразиться и умереть, а он вначале вовсе отрицал такую опасность. Именно эта группа, как показывают опросы, собирается лишить Трампа своих голосов. В ходе эпидемии они солидаризировались не с ним, а с Байденом.

– Поскольку мы разговариваем на Балканах, два региональных вопроса. Что должно произойти для окончательного разрешения косовского конфликта, с каждым годом становящимся всё большим историческим анахронизмом?

– В нём не меньше эмоций, чем политики. Обе стороны, Сербия и Косово, скорее используют противостояние, чтобы обеспечивать, каждая у себя, внутриполитическую поддержку режима, чем стремятся этот конфликт разрешить. Честно говоря, возможный обмен территориями между сторонами косовского конфликта не должен считаться незаконным актом с точки зрения международных отношений. Главное, чтобы с ним согласилось население, затрагиваемое изменением границ. Поэтому для успеха подобного соглашения требуется не только решение лидеров, но и общественная поддержка. Главная угроза для Балкан сегодня не война, а экономическая стагнация и вызываемый ею исход населения.

Антиправительственная демонстрация в Софии 5 августа 2020 года

– В Болгарии сейчас массовые антиправительственные выступления, многие даже говорят о революции. Каковы её перспективы? (Интервью было записано до начала массовых протестов в Беларуси. – РС).

– Жажда справедливости вывела на улицы болгарских городов людей из самых разных общественных групп. Их буквально вытолкнуло туда одно и то же явление – коррупция. Это ведь не только процесс присвоения денег и разнообразных благ благодаря особому положению в обществе. Коррупционеры и организованная ими система начинает нагло попирать достоинство людей. В Болгарии это вызвало мощный поток эмиграции – за границей находится 10–12 процентов работоспособного населения. Сила нынешнего протеста в том, что он идет изнутри общества, а не управляется политическими партиями. В этом же и его слабость, поскольку требований сменить правительство и генерального прокурора для адекватной работы следующего кабинета недостаточно.

– В заключении своей книги вы со Стивеном Холмсом приходите к выводу о том, что либеральная демократия западного типа перестала быть глобальным образцом, и «мир разделился заново, на сей раз между относительно стабильными и процветающими либеральными демократиями и странами, которые надеялись скопировать их успех. Сегодня эта тревожная асимметрия образцов и их имитаторов также подошла к концу«. Как будет, если вообще будет, развиваться эпоха «антилиберальной имитации«? Чего от этого процесса ждать человечеству?

Кризис либеральной гегемонии и кризис либерализма – не одно и то же

– Сейчас мы живём в гораздо более объединённом мире, чем прежде. При этом если лет двадцать назад нам казалось, что мы знаем, куда идёт мир, то теперь мы видим, что он движется одновременно во всех направлениях. Мне кажется, что в предстоящем десятилетии определяющими будут два фактора. Один из них – фрагментация. Благодаря деглобализации разные части света станут развиваться по-своему, и одновременно будет происходить дальнейшая поляризация, основанная на остром противостоянии США и Китая. На этом фоне можно ожидать большой активности со стороны держав, находящихся посередине. Очень симптоматична в этом смысле нынешняя гиперактивность России и Турции, или, если брать другой полюс мира, Южной Кореи и Австралии. Причём для США или Китая вопрос уже не в том, чего они хотят, а в том, чего могут достигнуть.

Вторая тенденция – мир будет становиться всё более плюралистическим и разнообразным. Кризис либеральной гегемонии и кризис либерализма – не одно и то же. Думаю, не следует ожидать конца либеральной демократии или подъёма авторитаризма. Будут существовать и действовать как либеральные, так и нелиберальные режимы. А вот что мы, пожалуй, действительно потеряли – так это представление о том, каким станет наш мир через тридцать или пятьдесят лет.

Интервью взял Геннадий Габриэлян, корреспондент «Новой газеты« на Балканах – специально для Радио Свобода

Немецкие либералы претендуют на руководство Минфином

Программу Свободной демократической партии хвалит большой бизнес

На фото Кристиан Линднера. Фото Reuters

Трехдневный съезд Свободной демократической партии (СвДП) подтвердил намерение переизбранного председателя партии Кристиана Линднера войти в следующий кабинет министров. Для этого партии либералов необходимо стать реальной третьей силой в Бундестаге, потеснив либо социал-демократов, либо Зеленых.

Как отметил в своей речи 42-летний лидер либералов, цель его партии состоит в том, чтобы не допустить создания на федеральном уровне ни черно-зеленой коалиции (Христианско-демократический союз/Христианско-социальный союз – Зеленые), ни красно-красно-зеленой коалиции (Социал-демократическая партия Германии – Левая партия – Зеленые). Считая СвДП партией центра, он призвал добиваться двузначного результата на выборах, что позволит, по его мнению, руководить Германией из центра, а не с правого или левого фланга нынешнего политического спектра. Сам Линднер в случае вхождения его партии в правительственную коалицию готов занять пост министра финансов. В настоящее время СвДП, по опросам, набирает 11–12% голосов избирателей и находится вблизи показателей СДПГ (15%). Ставку при этом Линднер делает на предвыборную программу партии, которую одобрили 662 делегата съезда.

По словам Линднера, «немецкие избиратели стоят сейчас перед выбором. Одни навязывают им больше государственного вмешательства, больше перераспределения, больше бюрократии». Это не тот путь, которым намерены идти либералы. С точки зрения Линднера, рынок сам разрешит все проблемы, стоящие перед экономикой страны, если ему в этом помочь. Поэтому в отличие от других партий, требующих в своих программах увеличения налогового бремени для преодоления последствий пандемии коронавируса, он выступает за снижение налогов. Съезд подверг критике политику правительства Ангелы Меркель по борьбе с COVID-19, считая, что принимаемые меры ограничивают конституционные права граждан.

Резкой критике подверг Линднер подход остальных партий к климатической теме. Он полагает, что и ХДС и СДПГ начали соревноваться в том, чтобы обойти Зеленых, предлагая все более жесткие варианты ее решения. В таком подходе Линднер усматривает серьезные опасности для будущего Германии. Действительно, чрезмерно выросшая, по оценке газеты Welt, плата за выбросы двуокиси углерода «ставит многие промышленные фирмы на грань кризиса». В этой связи СвДП намерена не спешить с достижением цели стать Германии полностью свободной от выбросов. Она называет 2050 год, в то время как другие партии спешат успеть достигнуть этой цели уже к 2045 году.

Такая позиция находит позитивный отклик у предпринимательских союзов. Германская экономическая газета Handelsblatt даже вышла с заголовком «Предпринимательские союзы хвалят предвыборную программу СвДП». Союз германской промышленности (BDI) назвал эту программу «дружественной в отношении бизнеса». По словам Иоахима Ланге, главного управляющего BDI, «планы свободных демократов отвечают настоятельной потребности общества в свежих импульсах инновации, сокращении бюрократизации и введении цифрового управления». В отношении же предвыборной программы социал-демократов «капитаны германской промышленности» заявили, что она представляет собой «список пожеланий без стратегии их реализации». А программу партии «Союз90/Зеленые» BDI назвал поводом для озабоченности.

Почему победа Байдена оказалась для демократов такой горькой — Российская газета

Демократы четыре года грезили тем, как выселить Дональда Трампа из Белого дома, и эта мечта стала явью: агентство Associated Press в субботу объявило о победе Джо Байдена в Пенсильвании с ее 20 выборщиками, что позволило ему пересечь заветную отметку в 270 выборщиков. К этому результату все и шло последние дни. Но читая американскую либеральную прессу на первый взгляд диву даешься, где же триумфальные заголовки?

Трампизм жив и будет жить

Результат старейшего в истории США избранного президента (Джо Байдену 77 лет — «РГ») оказался совсем не такой, как ждала прогрессивная общественность. «Есть политическая победа, есть моральная, это не одно и то же. Факт того, что разрыв настолько маленький, это больно!» — огорченно комментировал итоги обозреватель CNN Энтони Ван Джонс. Конечно, больно! Политики-демократы, «подпольщики» внутри администрации и подкармливаемая ими либеральная пресса за четыре года наизнанку вывернулись, чтобы «открыть глаза» американцам на ту якобы чудовищную ошибку, которую они совершили в 2016-м, избрав Трампа.

Ведь если тогда его выбрали по незнанию, психанули в пику истеблишменту, то уж теперь-то американцы своими глазами должны были убедиться, что в Белом доме настоящий монстр и угроза всей стране. Поэтому на выборах сторонники Демократической партии ждали массового «отвержения» трампизма. Ждали громоподобной победы уже в предвыборную ночь, перевеса в 150, 200, а то и все 300 выборщиков, массового перехода на сторону Байдена колеблющихся штатов и даже, страшно сказать, крупнейшей республиканской вотчины — Техаса. Рассчитывали отобрать у консерваторов сенат и расширить свое большинство в палате представителей. Именно такую картину разгромной и, как предрекали заголовки, «исторической победы» рисовали соцопросы и все прогнозы авторитетных изданий. Окрыленные таким будущим (контроль над Белым домом и обеими палатами конгресса) они обсуждали как расширят Верховный суд, в который Трампу удалось все же усадить трех консерваторов, и сделают его либеральным, как реформируют сенат и натворят другого добра, чтобы отправить «трампизм» и республиканцев в целом в небытие.

Многие избиратели демократы признавались, что Байден у них энтузиазма не вызывает

Очевидно, этого не произошло, что шокировало демократов даже больше, чем в 2016 году. Ведь теперь неожиданно широкую поддержку Трампа не спишешь на какой-то разовый глюк демократии. Байден побеждает вымученно, буквально на последнем издыхании, после изнурительного подсчета голосов, растянувшегося на несколько дней из-за минимальной разницы.

Получается, для почти половины американцев облитый помоями, не сдержавший пандемию, затравленный расследованиями и подвергнутый импичменту «расист», «демагог» да просто «лжец» Трамп оказался хорошим президентом. Даже прибавил в поддержке среди темнокожих и латиноамериканцев по сравнению с 2016-м! «И все равно десятки миллионов американцев любят MAGA (аббревиатура слогана Трампа — «РГ») больше, чем демократию, — печально констатирует The Atlantic. — Мы — две страны, ни одна из которых в обозримом будущем не исчезнет, и не завоюет другую». «Огромная поддержка Трампа разбивает сердце», — пишет обозреватель USA Today, поддержавшей Байдена, укоряя соотечественников. «В чем, черт побери, ваша проблема?» — откровенно спрашивает сторонников Трампа Politico Magazine, признавая, что либералам впору задавать этот вопрос и самим себе.

Чтобы понять, на каком тонком волоске висит победа Байдена, нужно учесть, что в Аризоне, Висконсине, Пенсильвании, которые на троих принесли ему 41 выборщика, демократ обошел Трампа менее чем на процент. Совсем небольшой сдвиг в этих штатах в пользу республиканца, и результат выборов был бы противоположным. Можно строить головоломные теории относительно того, почему проиграл Трамп, но смысла в этом не вижу. Очевидно, что большую лепту в это внес экономический спад из-за пандемии. Так получилось в разделенной практически пополам стране, что стрелка на избирательных весах качнулась немного не в его сторону. Это бывает. Трамп и сам так выиграл в 2016 году, обогнав Хиллари Клинтон менее чем на процент в трех ключевых штатах. А в 2000 году Джордж Буш оказался в Белом доме благодаря тому, что получил во Флориде всего на 537 голосов избирателей больше. Проголосуй за демократа Альберта Гора на тысячу человек больше, и, как знать, может, и не было бы войн в Афганистане и Ираке, был бы сегодня какой-то другой Ближний Восток.

«Хромая утка» на первом сроке

Дальше хуже. Вопреки прогнозам демократы, похоже, не сумели отыграть у республиканцев контроль над сенатом, а вместо ожидавшейся «синей волны» (по цвету демпартии) новых мандатов в нижней палате их число даже немного сократилось. Первое особенно катастрофично. Свежеиспеченный президент в начале срока скорее всего не получит контроля над обеими палатами конгресса. А как выглядит президентство без сената, Байден прекрасно знает: именно такими были последние два года «хромавшего» Барака Обамы, который не мог провести ни одной крупной реформы и даже не смог заполнить вакансию в Верховном суде, когда у него возник такой шанс, — республиканцы попросту проигнорировали его выдвиженца и усадили туда своего человека после того, как в Белый дом пришел Трамп. «Байден выглядит связанным, даже если выиграет. Как минимум блеклое выступление демократов в сенате ограничит президента Байдена с первого же дня», — резюмирует газета Politico. Теперь весь свой кабинет, да и любые другие крупные назначения Байдену придется согласовывать с республиканцами. Это большое поражение для агрессивного левого крыла демпартии, поскольку теперь путь на высокие должности для прогрессивных фигур типа Берни Сандерса заказан. Кабинет Байдена явно будет составлен из компромиссных и умеренных фигур.

Тусклое выступление на уровне нижней палаты, где демократы едва сохранили большинство, как пишет Politico, ставит много вопросов к лидерам партии, особенно спикеру-ветерану Нэнси Пелоси. По данным издания, внутри партии посыпались обвинения друг против друга. «Это полный бардак», — цитирует газета одного из функционеров. Умеренные демократы в ярости и считают, что многих из них погубило то, как лидеры партии покорно шли на поводу у леворадикальных элементов, требовавших урезать финансирование полиции на фоне погромов на расовой почве минувшим летом. Во многих округах, где демократы рассчитывали побороться за мандаты, эти идеи отпугнули электорат к республиканцам.

Карты не в руки

Можно копнуть еще глубже на региональный уровень, и там у демократов поводов для радости не обнаружится. Пока они не выиграли ни одного местного заксобрания, зато несколько упустили. Это, среди прочего, оставило за республиканцами большую часть контроля над важным процессом перераспределения границ избирательных округов (181 округ против 76 у демократов). Этот процесс в США, который заметно влияет на расстановку сил на выборах в конгресс и заксобрания штатов, происходит раз в десять лет по итогам национальной переписи. Очередная как раз идет в этом году. «Демократы изрядно потратились, чтобы взять под контроль заксобрания штатов, но упустили ключевые цели. Теперь они останутся на обочине, пока другие будут рисовать карты», — пишет Politico. Иными словами, на следующие пять избирательных циклов республиканцы создадут себе встроенное в систему преимущество.

Байдену анналы не светят

Подытоживая, немощный успех Байдена — это не та победа, которую воспоют историки. В отличие от президентов, заряжавших массы и получавших широкий мандат, Байден не создал никакой яркой платформы, не собрал общество вокруг новых идей. Эта кампания от начала и до конца была о Трампе, а его конкурент вел себя так, словно собирался вместо своей фамилии записать в бюллетене «Я не Трамп». Многие избиратели демократы признавались, что Байден у них энтузиазма не вызывает и голосуют они за него лишь потому, что не хотят видеть президентом Трампа. Для победы Байдену этого впритык, но хватило, но никакого широкого мандата он, конечно, не получил. Поляризованная и токсичная среда в стране сохранилась, а именно ее порождением и стал Трамп (а не наоборот), и именно она вне зависимости от его ухода и далее будет питать внутреннюю политику по принципу «свой — чужой», по сути межпартийную войну.

Такие выборы — демонстрация явного неверия в институты власти, корпорации и прессу. Будут ли извлечены уроки? Америка славится способностью к самокоррекции, но по итогам предыдущих выборов в прогрессивной среде этого не произошло.

«Столь многие СМИ в 2016 году рвали на себе рубашки, обещая получше узнать страну, о которой они пишут. А потом все они ушли в фантазии «движения сопротивления» (против Трампа — «РГ») и идеологический упадок. Теперь они знают еще меньше», — считает обозреватель National Review Майкл Доуэрти.

С этим сложно не согласиться. На заре моей работы в США американская пресса меня впечатлила и глубиной и, как мне казалось, идеологическим разнообразием, незашоренностью что ли, охотно учился чему-то у коллег. Четыре года президентства Трампа во многом сняли эти, как оказалось, розовые очки, хотя может так было и раньше, тем, кто следит за Америкой дольше моего, виднее. Но то остервенение стаи гиен, та откровенная предвзятость, с которыми мэйнстрим-пресса в нескрываемом союзе с политиками-демократами терзала избранного народом президента, пытаясь выселить его из Белого дома, вызывают отвращение. Особенно тем, что и далекому от политики очевидно: за Трампом, несмотря на всю устроенную вокруг него травлю, стоит примерно половина Америки, которую журналисты, выходит, то ли игнорируют, то ли за нормальных людей не считают. Обозреватели сетуют, что общество болеет, но у многих сквозит намек на то, что патология не у них, а у тех, кто за Трампа. Это совсем не то, чему хочется учиться. И присущие тамошним журналистам претензии на «золотой стандарт» пера для всего мира после этого выглядят проявлением американский исключительности в худшем ее виде, а проще говоря — зазнайством и снобизмом.

Остается только пожелать оздоровления этой сильной и яркой стране, с которой в таком ее состоянии очень сложно иметь дело, что аукается и в отношениях с Россией, и в ситуации в мире в целом.

Хроника событий

Заручившийся к настоящему моменту поддержкой 279 выборщиков (из необходимых для победы 270) Джозеф Байден обязан своим результатом штату Пенсильвания. Здесь он с минимальным перевесом (49,7 процента за Байдена против 49,2 — за Трампа) смог вырваться вперед лишь благодаря затянувшемуся на четверо суток подсчету бюллетеней, отправленных по почте в рамках массового досрочного голосования. Кроме того, Байден с преимуществом в пределах статпогрешности выиграл в «колеблющемся» штате Джорджия (49,5 процентов — за Байдена, 49,3 — за Трампа), оставив стремящегося переизбраться президента с 214 голосами выборщиков. Трамп признавать поражение не намерен и считает результаты выборов «сфальсифицированными». Нарушив американскую традицию поздравительного звонка победителю президентской гонки, Трамп заявил, что Байден поторопился назвать себя новым лидером, а также обещал оспорить в суде итоги выборов в пяти штатах. «Я не успокоюсь, пока американский народ не получит честного подсчета, которого он заслуживает», — отметил хозяин Белого дома. Его адвокат Руди Джулиани заверил журналистов: c помощью Фемиды результаты голосования на выборах президента США будут пересмотрены.

Подготовил Александр Гасюк

В ожидании предстоящих судов президент Дональд Трамп играет в гольф в своем гольф-клубе. Фото: EPA

Разница между «левым» и «либеральным» — и зачем избирателям это знать

Примечание редактора: эта статья была написана и опубликована в 2019 году, когда Джо Байден боролся за номинацию от Демократической партии

Согласно сообщениям прессы, все кандидаты от Демократической партии, вышедшие на сцену на этой неделе, принадлежат к спектру более или менее «либеральных».

Нет.

Хотя большинство из них являются либералами, двое или трое — левые, а не либералы. Важно, чтобы избиратели начали различать эти термины, потому что первичные выборы ставят перед ними резкий выбор между ними.

Левачество и либерализм — разные политические категории с разной историей. Чтобы понять проблему их слияния, необходимо совершить краткий экскурс в историю Великобритании примерно с 1845 по 1980 год, сделав всего несколько остановок по пути в США в 2019 году.

Рональд Рейган и Маргарет Тэтчер призвали вернуться к либерализму Уильяма Гладстона и Адама Смита. 346969Globe Photos / MediaPunch / IPX

Либерализм

Я учу своих британских студентов-историков, что либерализм как партийная платформа восходит к 1840-м годам в Англии, когда группа политиков выдвинула ряд идей, сильно отличавшихся от их коллег-тори и вигов.

Тори были партией короны и деревни, в то время как виги имели тенденцию отдавать предпочтение торговым интересам, а не аристократическим землевладельцам. Ни одна из сторон не соответствует нашим представлениям о «левой» или «правой».

По мнению новых либеральных мыслителей, к 1840-м годам ни одна из них не соответствовала потребностям индустриализации Британии. Население Англии быстро росло, люди уходили с фермы на фабрику и в ужасно плохие условия жизни в городах. Может ли промышленный капитализм работать для всех, спрашивали либералы, а не только для промышленников?

Эти либеральные новички, такие как Ричард Кобден и Уильям Гладстон, в поисках ответов ухватились за идеи, подобные тем, что изложены в книге шотландского экономиста Адама Смита «Богатство народов».

Например, они приняли идею Смита о том, что промышленное богатство может обеспечить процветание не только капиталистическим владельцам. Они полагали, что, когда открываются новые фабрики, капиталисты покупают виджеты и нанимают рабочих для их использования. Согласно теории, рабочие будут тратить деньги и потребовать новые товары. В ответ другой капиталист построил бы фабрику, чтобы производить эти потребительские товары и фабричные элементы в благоприятном цикле.

Идея заключалась в том, что если цикл идет достаточно быстро с помощью правил свободной торговли и низких налогов — в те дни, которые обычно поднимались во время войны, поэтому войн нужно было избегать, — стоимость рабочего вырастет, в то время как цены на товары будут расти. опускаться.

Таким образом, главная роль правительства новой Либеральной партии Великобритании заключалась в том, чтобы держать колеса торговли смазанными и не мешать.

Новые либералы в конечном итоге пришли на смену вигам и руководили британским правительством в течение следующих 70 лет, вплоть до Первой мировой войны, что более важно, их теории о маленьком правительстве часто преобладали по партийным линиям.

Это изменилось где-то на рубеже 20-го века, когда возникла новая партия, Лейбористская партия, утверждающая, что либералы не желают делать то, что необходимо, чтобы помочь борющимся.

В течение нескольких поколений сторонний либерализм позволял бедности сохраняться, говорили такие люди, как шотландский М.П. Кир Харди. «Невидимая рука» Адама Смита, как правило, давала промышленникам большие выплаты, в то время как рабочим едва хватало, чтобы они могли стоять в цехе. Это оставило «бедных», — сказал Харди, — «бороться за существование без помощи государства».

Новая Лейбористская партия сменила Либеральную партию примерно с середины 1920-х годов, проводя политику, которую американцы сегодня сочли бы «левой».”

Лейбористская партия Великобритании с конца 1940-х годов постоянно увеличивала подоходный налог, создавала страхование по инвалидности и пенсии по старости, а после Второй мировой войны руководила созданием Национальной службы здравоохранения, обеспечивающей бесплатное медицинское обслуживание для всех.

Президент Франклин Д. Рузвельт подписывает Закон о социальном обеспечении 14 августа 1935 года. Библиотека Конгресса

Левый

Тенденция экономического интервенционизма быстро прижилась в Соединенных Штатах.В 1932 году кандидат в президенты от Демократической партии Франклин Рузвельт победил более либерального республиканца Герберта Гувера, пообещав массивный правительственный пакет стимулов, который устранит обломки Великой депрессии: Новый курс.

Вообще говоря, это расширение государственных программ социального обеспечения, отличительная черта левых, продолжалось в течение Второй мировой войны и следующих 40 лет или около того. Даже республиканцы начали видеть большую роль правительства. Дуайт Эйзенхауэр придерживался некоторых политик Нового курса, расширяя социальное обеспечение и поддерживая жилье для малоимущих, в то время как Ричард Никсон пытался расширить федеральную поддержку защиты детей.

Реакция против левых произошла в конце 1970-х годов. Сторонниками возврата к экономическому либерализму были экономисты Чикагского университета Фридрих Хайек и Милтон Фридман.

К 1980 году президент Рональд Рейган выступал за неограниченный капитализм. Он хотел раскрыть «магию рынка». В этом Рейган следовал вере Адама Смита в невидимую руку, в якобы естественную силу рыночных требований, позволяющих разобраться в экономике и, косвенно, в обществе.

Рейган, как и его британский коллега премьер-министр Маргарет Тэтчер, снизил налоги для богатых, боролся с профсоюзами, сократил систему социальной защиты и приватизировал национальные коммунальные предприятия и промышленность.

Это возвращение к либеральным идеям, обычно называемым «неолиберализмом», пересекло партийные линии в конце 20-го века, когда «новые демократы» президента США Билла Клинтона и «новые лейбористы» премьер-министра Великобритании Тони Блэра приняли их, начиная с середины 1990-х годов.

Чувствуя, что избиратели одобряют либеральную политику Рейгана, Клинтон, демократ, провела кампанию по снижению благосостояния и завершила Джордж Х.У. Североамериканское соглашение о свободной торговле Буша.

Британский Тони Блэр тем временем подтолкнул бывшую левую Лейбористскую партию к либеральной, проводившей кампанию «модернизации», по его словам, U.Система социального обеспечения К.

«Я считаю, что акцент Маргарет Тэтчер на предпринимательстве был правильным, — сказал он в 1996 году. — Люди не хотят властного государства».

Джо Байден и Камала Харрис дебаты во время первых президентских дебатов от демократов 2020 года. Reuters / Майк Сегар

Либералы и левые сейчас

Кандидат в президенты от демократов Джо Байден откровенно либерален в режиме Клинтонов. Он был сторонником НАФТА и отстаивал рыночный Закон о доступном медицинском обслуживании, а не всеобщее здравоохранение.

Остальные основные претенденты остаются загадкой относительно того, где они находятся на лево-либеральном расколе. Некоторые наблюдатели думали, что Камала Харрис избегала ломать шляпу в своей недавней биографии; в то время как Пита Буттигига тоже сложно определить.

Берни Сандерс и Элизабет Уоррен левые. Они оба выступают за национальное медицинское страхование и призывают положить конец частному медицинскому страхованию, чтобы система заработала. Оба они выступают за налоговые изменения, которые позволят получить больший доход от богатых, чтобы поддержать социальное обеспечение и другие виды благосостояния.Они выступают как за ужесточение регулирования банковской и кредитной индустрии, так и за создание почтовых банковских услуг.

Избирателям необходимо понимать фундаментальные различия между либерализмом и левизной. Это разница между кандидатом, который считает, что капитализм, даже если немного судить, в конечном итоге обеспечит то, что нужно трудящимся, и кандидатом, который считает, что серьезное вмешательство в капиталистическую экономику необходимо.

[ Глубокие знания, ежедневно. Подпишитесь на рассылку новостей The Conversation. ]

Разница между либералом и демократом

Автор: Редакция | Обновлено: 2 марта 2018 г.

В США взгляды либералов и демократов часто пересекаются, но есть ли разница между ними?

Либералы

Современные либеральные идеи в США начали формироваться в 20 веке с помощью великих государственных деятелей, таких как Теодор Рузвельт, Вудро Вильсон, Гарри Трумэн, Джон Ф.Кеннеди и Линдон Б. Джонсон. В большинстве случаев американские либералы были в оппозиции с консерваторами, но так было не всегда.

Современный либерализм всегда был связан с прогрессизмом и социальным либерализмом, но в настоящее время связь между либеральными и прогрессивными идеалами стала предметом многочисленных споров.

Согласно Википедии, Джон Ф. Кеннеди определяет либерала как «… кого-то, кто заботится о благополучии людей — их здоровье, их жилье, их школы, их гражданские права и их гражданские свободы…»

Франклин Д.Рузвельт считал, что правительство должно иметь возможность решать проблемы страны, и обязан делать это со всей своей властью и властью. Это делается для того, чтобы средний человек имел право «на свою экономическую и политическую жизнь, свободу и стремление к счастью».

Современный американский либерализм основан на кейнсианской экономической теории, согласно которой для того, чтобы страна была процветающей, правительство должно принимать активное участие в управлении всеми аспектами экономики страны.Либералы высоко ценят институты, борющиеся с экономическим неравенством. Они считают, что у всех должен быть равный доступ к здравоохранению и экономическим возможностям, а также подчеркивают важность защиты окружающей среды.

Демократы

Демократы вместе с республиканцами образуют одну из двух самых известных политических партий США. Его корни восходят к Томасу Джефферсону и Джеймсу Мэдисону. Известная нам сегодня Демократическая партия была основана примерно в 1828 году и считается старейшей активной политической партией в мире.

Когда-то демократы придерживались классических либералистских идеалов, особенно на Юге, где преобладал популизм или представление о том, что элиты угнетают добродетельных и могут быть свергнуты, если люди будут работать вместе. В 1890-х годах он больше склонялся влево с экономической точки зрения.

Франклин Д. Рузвельт вместе со своей коалицией «Новый курс» представил социально-либеральные платформы, продвигающие социальную справедливость. Сегодня Демократическая партия состоит из прогрессистов и центристов и небольшого процента консервативных демократов.

Идеалы Демократической партии основаны на принципах современного либерализма. Он считает, что задача правительства — поддерживать экономическое и социальное равенство. Демократы стремятся к тому, чтобы правительство вмешалось и регулировало экономику, внедрило социальные программы, предоставило всеобщее медицинское обслуживание, поддержало трудовые группы, продвигало равные экономические возможности и защищало права потребителей и окружающую среду.

Разница

Итак, в чем разница между либералом и демократом?

Демократы практически либералы, даже если их делить на три типа.Либералы верят в социальную справедливость и равенство (которые стали возможными благодаря правительству) так же, как и демократы. Оба считают, что свобода возможна только в том случае, если людям будет предоставлен доступ к важным услугам, таким как здравоохранение и образование. И либералы, и демократы соглашаются защищать окружающую среду. По их мнению, правительство должно иметь возможность регулировать экономику на благо всех, включая сокращение разрыва между богатыми и бедными.

либералов или социал-демократов? | Журнал Dissent

Курды

[W] Когда мы называем всех курдских бойцов синонимами, мы просто не обращаем внимания на тот факт, что у них очень разная политика.. . прямо сейчас, да, люди сталкиваются с угрозой Исламского Государства, поэтому очень важно иметь единый фокус. Но правда в том, что идеологически и политически это очень и очень разные системы. Фактически почти напротив друг друга. — Дилар Дирик, «Рожава против мира», февраль 2015 г.

Курды, которые имеют этническое и культурное сходство с иранцами и в основном являются мусульманами по вероисповеданию (в основном сунниты, но со многими меньшинствами), долгое время боролись за самоопределение.После Первой мировой войны их земли были разделены между Ираком, Ираном, Сирией и Турцией. В Иране, несмотря на существование небольших сепаратистских движений, курды в основном подвергаются репрессивному обращению, как и все остальные (хотя они также сталкиваются с персидским и шиитским шовинизмом, и недавно были казнены несколько курдских политических заключенных). Ситуация хуже в Ираке, Сирии и Турции, где курды составляют меньшинство, подвергающееся этнически направленным нарушениям прав человека.

Ирак : В 1986–89 годах Саддам Хусейн провел кампанию геноцида, в ходе которой были убиты десятки тысяч и разрушены тысячи курдских деревень, в том числе в результате бомбардировок и химической войны. После первой войны в Персидском заливе ООН стремилась создать безопасную гавань в некоторых частях Курдистана, а Соединенные Штаты и Великобритания создали бесполетную зону. В 2003 году курдская пешмерга встала на сторону возглавляемой США коалиции против Саддама Хусейна. В 2005 году после долгой борьбы с Багдадом иракские курды добились конституционного признания их автономной области, и с тех пор региональное правительство Курдистана подписало нефтяные контракты с рядом западных нефтяных компаний, а также с Турцией.В Иракском Курдистане есть две основные политические партии, Демократическая партия Курдистана (ДПК) и Патриотический союз Курдистана (ПСК), как клановые, так и патриархальные.

Турция : На протяжении большей части своей современной истории Турция проводила политику принудительной ассимиляции по отношению к своим меньшинствам; эта политика особенно строга в отношении курдов, которых до недавнего времени называли «горными турками», которые составляют 20 процентов от общей численности населения. Политика включала принудительное перемещение населения; запрет на использование курдского языка, костюмов, музыки, фестивалей и названий; и крайнее подавление любых попыток сопротивления.Крупные восстания были подавлены в 1925, 1930 и 1938 годах, и репрессии усилились с образованием РПК как национально-освободительной партии, что привело к гражданской войне в курдском регионе с 1984 по 1999 год.

Сирия : Курды составляют примерно 15 процентов населения и живут в основном в северо-восточной части Сирии. В 1962 году, после того как Сирия была объявлена ​​арабской республикой, большое количество курдов было лишено гражданства и объявлено иностранцами, что лишило их возможности получить образование, работу или какие-либо общественные блага.Их земля была отдана арабам. PYD была основана в 2003 году и сразу же была запрещена; его члены были заключены в тюрьму и убиты, а курдское восстание в Камышлы было встречено режимом жестоким военным насилием. Когда восстание против Башара аль Асада началось как часть арабской весны, курды участвовали, но после 2012 года, когда они захватили Кобани у сирийской армии, они забрали большую часть своей энергии из войны против Асада, чтобы создать освобожденный район. . По этой причине некоторые другие участники сирийского сопротивления считают их союзниками Асада.Курды, в свою очередь, приводят примеры дискриминации против них внутри оппозиции.

Либералы составляют большинство избирателей-демократов, но рост замедлился

Около половины зарегистрированных избирателей (47%) называют свои политические взгляды либеральными, в том числе 15% считают свои взгляды очень либеральными, согласно усредненным данным политических опросов Pew Research Center, проведенных в 2019 году.

Доля избирателей-демократов, которые называют свои политические взгляды либеральными, мало изменилась за последние несколько лет после стабильного роста в период с 2000 по 2016 год.

Доля либералов среди избирателей-демократов превышает численность умеренных (38%) и консерваторов (14%). Однако вместе взятые консерваторы и умеренные по-прежнему составляют около половины избирателей-демократов (51%).

Этот анализ изменений в самоидентификации идеологии среди зарегистрированных избирателей-демократов с течением времени основан на компиляции 239 телефонных опросов, проведенных Pew Research Center с января 2000 года по сентябрь 2019 года. Эти опросы были объединены в один большой файл, который позволил нам анализировать данные по ряду демографических характеристик, сравнивая данные за разные периоды времени.В совокупности 239 опросов представляют собой более 150 000 интервью с зарегистрированными избирателями, придерживающимися демократов или демократов, или более 8 000 интервью с этой группой ежегодно. Среднегодовые значения рассчитываются путем объединения всех обследований за календарный год с применением соответствующих весов.

Хотя идеологический состав Демократической коалиции не сильно отличается от 2016 года, когда либералы составляли 45% избирателей-демократов, либералы составляют большую долю избирателей-демократов, чем в предыдущие годы президентских выборов.

В 2012 году, когда был переизбран Барак Обама, несколько большая доля зарегистрированных избирателей, придерживающихся демократов и демократов, назвала себя умеренными (40%), чем либералами (37%), а 19% назвали свои взгляды консервативными. А в 2004 году, когда Джордж Буш был переизбран после победы над Джоном Керри, только 30% избирателей-демократов назвали себя либералами, а более чем вдвое больше (66%) назвали себя умеренными или консервативными.

Подмножество избирателей-демократов, которые описывают свои взгляды как очень либеральные, аналогично увеличилось с 2000 года, хотя они остаются относительно небольшой группой внутри партии.В 2000 году только 6% зарегистрированных избирателей, придерживающихся демократов и демократов, заявили, что их политические взгляды были очень либеральными. К 2019 году 15% демократов так описали свои взгляды.

Белые демократы по-прежнему с большей вероятностью называют себя либералами, чем черные или латиноамериканские демократы. В 2019 году большинство (55%) белых демократов и зарегистрированных избирателей, придерживающихся демократов, назвали себя либералами, что на 27 процентных пунктов больше, чем в 2000 году. Среди белых демократов 19% назвали себя очень либеральными в 2019 году по сравнению с 6% в 2000 г.

Напротив, все больше чернокожих избирателей-демократов продолжают характеризовать свои взгляды как умеренные, а не как либеральные. В 2019 году 43% черных демократов назвали себя умеренными, 29% назвали себя либералами и 25% назвали себя консерваторами.

С 2000 года доля черных демократов, которые называют свои политические взгляды либеральными, мало изменилась, в то время как либеральная идентификация среди белых демократов почти удвоилась.

Среди латиноамериканских избирателей-демократов 38% назвали свои политические взгляды умеренными в 2019 году, 37% назвали себя либеральными и 22% консервативными.

Большинство избирателей-демократов с опытом работы в аспирантуре (62%) назвали свои политические взгляды либеральными в прошлом году, как и 56% выпускников колледжей без опыта работы в аспирантуре. Доля называющих себя очень либеральными, составила 19% среди тех, кто имеет послевузовское образование, и 18% среди тех, кто имеет высшее образование.

Меньшее количество избирателей-демократов среди тех, кто имеет некоторый опыт в колледже, но не имеет степени (43%), и тех, кто не имеет опыта в колледже (34%), охарактеризовали свои политические взгляды как либеральные или очень либеральные в 2019 году.Только 13% демократов с некоторым высшим образованием и 11% демократов без высшего образования назвали свои взгляды очень либеральными.

Описание американцами своих политических взглядов отличается от их отношения к конкретным вопросам, но тесно связано с ним. Большинство американцев по-прежнему выражают, по крайней мере, некоторое сочетание либеральных и консервативных взглядов, но в последние годы выросла их доля либо с одинаково либеральными, либо с одинаково консервативными взглядами.

Примечание: это обновление сообщения, ранее опубликованного сент.7, 2017.

Ханна Гилберштадт — бывший научный сотрудник, занимающийся политикой и политикой США в Pew Research Center. Эндрю Даниллер — научный сотрудник исследовательского центра Pew Research Center, специализирующийся на политике.

Разница между либералами и левыми

Живя так, как они живут в биполярном политическом мире, где политика состоит из демократов и республиканцев и никакая другая идеология не существует, медиа-корпорации в Соединенных Штатах используют термины «левый», «либерал» и «демократ» как синонимы.Это явно неверно и явно неверно: демократы — это партия, левизна и либерализм — идеологии, а демократическая политика часто не левая и не либеральная, а крайне правая, но, как заметил Оруэлл, после того, как вы услышите ложь, повторяемую достаточно много раз, вы начинаете ставить под сомнение то, что вы знаете, как истину, а не ложь.

Иногда в эту постмодернистскую эпоху полезно напоминать себе, что слова все еще имеют значение, что различия имеют значение.

Давайте теперь очертим разницу между либералами и левыми.

Подпишитесь: Бесплатная ежедневная рассылка новостей

Берни Сандерс голосует за Демократическую партию, проводит независимую кампанию и идентифицирует себя как «демократический социалист» — идеология без партии в США, но ее можно сравнить со Скандинавией. Его позиция по этим вопросам левосторонняя, но американская политика сместилась так далеко вправо, что он действительно палеодемократ. Между Сандерсом-2020 и Макговерном 1972-го нет дневного света.Неудивительно, что избиратели запутались!

Либералы и левые хотят одного и того же: уменьшения неравенства доходов, лучших условий труда, более доступного жилья и здравоохранения. Есть различия в степенях. Либерал хочет, чтобы разрыв между богатыми и бедными сократился; коммунист вообще не хочет никаких классовых различий. Они очень разные, когда дело доходит до внешней политики: либералы поддерживают некоторые войны по выбору, тогда как левые обращаются к военным только для самообороны.

Заманчиво прийти к выводу, как я делал раньше и многие люди до сих пор делают, что между ними достаточно совпадения, чтобы оправдать или даже потребовать сотрудничества.И либералы, и левые хотят спасти планету и человечество от изменения климата. Почему бы не объединить усилия для борьбы с загрязнителями и их союзниками, отрицателями?

Нобелевский лауреат по экономике Джозеф Стиглиц — абсолютный либерал: профессор Колумбийского университета, бывший председатель Совета экономических консультантов и бывший главный экономист Всемирного банка. Статья, которую он недавно опубликовал в The New York Times, прекрасно иллюстрирует, почему длительные рабочие отношения между либералами и левыми всегда будут несбыточной мечтой.

Как это часто бывает со стяжками умных либералов, в «Прогрессивном капитализме — не оксюморон» есть что понравиться. (Давайте уберем очевидное: да, это так.)

Стиглиц правильно определяет проблему: «Несмотря на самый низкий уровень безработицы с конца 1960-х годов, американская экономика терпит неудачу для своих граждан. Около 90 процентов столкнулись с застоем или падением своих доходов за последние 30 лет. Это неудивительно, учитывая, что В США самый высокий уровень неравенства среди развитых стран и один из самых низких уровней возможностей.«

Он правильно распределяет вину на «захват богатства (или, как называют это экономисты, получение ренты)», такие предприятия, как управление хедж-фондами, которые не создают ничего, кроме прибыли и наследства Рейганизма: «Так же, как силы глобализации и технологические изменения способствовали росту неравенства, мы приняли политику, которая усугубила социальное неравенство », — пишет Стиглиц. «Мы больше полагались на рынки и сократили меры социальной защиты».

Затем: «Мы могли и должны были оказывать больше помощи пострадавшим работникам (точно так же, как мы должны оказывать помощь работникам, потерявшим работу в результате технологических изменений), но корпоративные интересы выступили против этого.Более слабый рынок труда означал более низкие затраты на рабочую силу в стране в дополнение к дешевым предприятиям, работающим за границей. Сейчас мы находимся в порочном круге: усиление экономического неравенства в нашей политической системе, основанной на деньгах, ведет к еще большему политическому неравенству, а более слабые правила и дерегулирование вызывают еще большее экономическое неравенство «. Бум! Это.

Либералы вроде Стиглица и левые вроде меня расходятся, когда дискуссия переходит к решению. Как спросил Ленин, что делать?

Стиглиц отвечает: «Все начинается с признания той жизненно важной роли, которую государство играет в том, чтобы заставить рынки служить обществу.Нам нужны нормативные акты, которые обеспечат жесткую конкуренцию без неправомерной эксплуатации, перестроят отношения между корпорациями и нанимаемыми ими работниками и клиентами, которых они должны обслуживать. …

«Требуются меры правительства», — говорит он.

Нам нужен «новый общественный договор между избирателями и выборными должностными лицами, между рабочими и корпорациями, между богатыми и бедными, а также между теми, кто имеет работу, и теми, кто не работает или частично занят», — говорит он.

Стиглиц знает, что делать.В основном он прав. То, что он хочет, может быть недостаточно. Но пользы от этого больше, чем вреда.

Чего он не знает, так это , как реализовать свои предложения. Как и политика всех либералов, это беззубые размышления, бессмысленная фантазия.

Он сам сказал: «В нашей политической системе, основанной на деньгах, усиление экономического неравенства ведет к еще большему политическому неравенству, а более слабые правила и дерегулирование вызывают еще большее экономическое неравенство». Эта смертельная спираль позднего капитализма не вылечит сама себя.Нет мира, в котором корпорации, их любимые политики и коррумпированные пропагандисты СМИ «признают жизненно важную роль государства». Они не будут регулировать себя. Они не будут создавать «новый общественный договор».

Они богаты и сильны. Богатые не просыпаются однажды и не говорят себе: «Пора перестать быть эгоистичной задницей. Я собираюсь перераспределить свои доходы». Сильному наплевать, что слабый несчастен.

Деньги у богатых отнимают одним способом: насильно.Таким же образом лишаются привилегий сильных мира сего: когда у них нет выбора.

Либералы и левые идентифицируют многие из одинаковых проблем. Только левые понимают, что реальные решения требуют серьезного давления на правящие элиты. Реальная угроза применения силы — например, мирный протест, который может перерасти в насилие, — может быть достаточным для принудительного проведения реформ. Но реформы всегда откатываются после того, как левые перестают следить. В конце концов, правителей придется сместить с помощью революции, а этот процесс требует насилия.

Либералы не требуют перемен; они мило спрашивают. Поскольку они выступают против насилия и реальных угроз насилия, они молчаливо выступают против фундаментальных изменений в существующей структуре политики и общества. В отличие от левых, они не желают рисковать своими ничтожными привилегиями, чтобы добиться реформ, которых, как они утверждают, жаждут. Итак, когда дело доходит до крайности, либералы в конечном итоге продадут своих радикальных союзников сильным мира сего. И они сбегут при первых признаках государственного гнета.

Если вы не можете доверять своему союзнику, он вам вовсе не союзник.

Тед Ралл, политический карикатурист, обозреватель и писатель-график, является автором книги «Франциск: народный папа». Он в Твиттере @TedRall. Вы можете поддержать острые политические карикатуры и колонки Теда и сначала увидеть его работы, спонсируя его работу на Patreon.

АВТОРСКИЕ ПРАВА 2019 CREATORS.COM

См. Другие политические комментарии.

См. Другие комментарии Теда Ралла.

Мнения, выраженные в этом столбце, принадлежат автору, а не отчетам Расмуссена. Комментарии к этому контенту следует направлять автору или синдикату.

Либералы против консерваторов: психологические различия между мозгами

• Либералы и консерваторы отличаются не только политически. Согласно научным исследованиям, люди, принадлежащие к разным концам политического спектра, также отличаются психологически.
• Страх чаще связан с консервативным уклоном, тогда как чувство большей безопасности может побудить людей склониться к более либеральным взглядам.
• Либералы и консерваторы также склонны проявлять сострадание к разным группам людей.
• Ниже приведены 15 самых больших психологических различий, которые ученые обнаружили между либералами и консерваторами по всему миру.
• Посетите домашнюю страницу Business Insider, чтобы узнать больше.

В политическом отношении американцы сильно разделены.

Когда дело доходит до вопросов расы, иммиграции, национальной безопасности, общественного здравоохранения и защиты окружающей среды, они расходятся во мнениях относительно того, как правительство должно решать эти проблемы, как никогда раньше.

По сравнению с опросами 1990-х годов республиканцы с гораздо большей вероятностью скажут, что бедным людям легче, а демократы — реже.Консерваторы с большей вероятностью скажут, что экологические нормы обходятся США слишком большим количеством рабочих мест. Либералы сейчас кажутся менее убежденными в том, что мира можно достичь с помощью военной силы, чем десятилетия назад.

Pew Research Center сообщает, что политическое разделение страны в настоящее время намного превышает «разделение по основным демографическим признакам, таким как возраст, образование, пол и раса». Меньше и доля американцев, которые находятся в середине политического спектра.

Боты, эксперты и группы ненависти воспользовались этими расширяющимися различиями в социальных сетях, пытаясь еще больше раздвинуть мнения американцев.

Но что в мозгу консервативных и либеральных избирателей на самом деле движет их системами убеждений? Ученые изучали психологические различия между людьми с разной позицией, и есть несколько ключевых способов, которыми люди на противоположных концах политического спектра видят мир. Вот что показывают данные:

Консервативный и либеральный разум могут иметь некоторые реальные различия

В 1968 году состоялись дебаты между консервативным мыслителем Уильямом Ф. Бакли-младшим., и либеральный писатель Гор Видаль. Была надежда, что эти два представителя противостоящих интеллектуальных элит покажут американцам, живущим в неспокойные времена, что политические разногласия могут быть цивилизованными. Эта идея просуществовала недолго. Вместо этого Бакли и Видаль быстро начали обзывать. После этого они подали друг на друга в суд за клевету.

История дебатов 1968 года открывает хорошо известную книгу 2013 года под названием Predisposed , которая познакомила широкую публику с областью политической нейробиологии.Авторы, трио политологов из Университета Небраски-Линкольна и Университета Райса, утверждали, что если различия между либералами и консерваторами кажутся глубокими и даже непреодолимыми, то это потому, что они коренятся в личностных характеристиках и биологических предрасположенностях.

В целом, как показывают исследования, консерваторы больше либералов стремятся к безопасности, предсказуемости и авторитету, а либералам больше нравится новизна, нюансы и сложность.Если бы вы поместили Бакли и Видаля в аппарат магнитно-резонансной томографии и представили им идентичные изображения, вы, вероятно, увидели бы различия в их мозге, особенно в областях, которые обрабатывают социальную и эмоциональную информацию. Объем серого вещества или тел нервных клеток, составляющих переднюю поясную кору, область, которая помогает обнаруживать ошибки и разрешать конфликты, у либералов обычно больше. А миндалевидное тело, которое важно для регулирования эмоций и оценки угроз, у консерваторов больше.

Хотя эти результаты удивительно последовательны, они являются вероятностями, а не определенностью, что означает, что существует множество индивидуальных вариаций. В политическом ландшафте есть левши, которые владеют оружием, правые, которые водят Prius, и все, что между ними. Существует также нерешенная проблема курицы и яйца: начинают ли мозги обрабатывать мир по-другому или они становятся все более разными по мере развития нашей политики? Более того, до сих пор не совсем ясно, насколько полезно знать, что мозг республиканца загорается над X, а мозг демократа отвечает на Y.

Итак, что изучение нейронной активности может сказать о политическом поведении? Все еще развивающаяся область политической нейробиологии начала выходить за рамки описания основных структурных и функциональных различий мозга между людьми разных идеологических убеждений — определения того, у кого самая большая миндалина — к более тонким исследованиям того, как определенные когнитивные процессы лежат в основе нашего политического мышления и решений. -изготовление. Пристрастие влияет не только на наш голос; он влияет на нашу память, рассуждения и даже на наше восприятие истины.Знание этого не объединит нас всех волшебным образом, но исследователи надеются, что продолжение понимания того, как пристрастие влияет на наш мозг, может, по крайней мере, позволить нам противостоять его худшим последствиям: расколу, который может разрушить общие ценности, необходимые для сохранения чувства национального единства. единство.

Социологи, наблюдающие за поведением в политической сфере, могут получить существенное представление об опасностях ошибочной приверженности. Политическая нейробиология, однако, пытается углубить эти наблюдения, предоставляя доказательства того, что убеждение или предвзятость проявляются как мера объема или активности мозга, демонстрируя, что отношение, убеждение или заблуждение на самом деле является подлинным.«Структура и функции мозга обеспечивают более объективные измерения, чем многие типы ответов на опросы», — говорит политический нейробиолог Ханна Нам из Университета Стоуни-Брук. «Участников могут побудить быть более честными, если они думают, что у ученых есть« окно »в их мозг». Это не означает, что политическая нейробиология может использоваться как инструмент для «чтения мыслей», но она может улавливать несоответствия между заявленными позициями и лежащими в основе когнитивными процессами.

Сканирование мозга также вряд ли будет использоваться в качестве биомаркера для конкретных политических результатов, потому что отношения между мозгом и политикой не однозначны.Тем не менее, «нейробиологические характеристики могут использоваться в качестве предиктора политических результатов — но не детерминированным образом», — говорит Нам.

Чтобы изучить, как мы обрабатываем политическую информацию в газете 2017 года, политический психолог Ингрид Хаас из Университета Небраски-Линкольн и ее коллеги создали гипотетических кандидатов от обеих основных партий и назначили каждому кандидату набор политических заявлений по таким вопросам, как школьная молитва, Медицинское обслуживание и расходы на оборону. Большинство заявлений были такими, как вы и ожидали: республиканцы, например, обычно выступают за увеличение расходов на оборону, а демократы в целом поддерживают расширение Medicare.Но некоторые заявления вызвали удивление, например, консерватор, выступающий за выбор, или либеральный аргумент в пользу вторжения в Иран.

Хаас поместил 58 человек с разными политическими взглядами на сканер мозга. В каждом испытании участников спрашивали, хорошо или плохо то, что кандидат занимал позицию по определенному вопросу, а не соглашались ли они лично или не соглашались с этим. Такая постановка задачи позволила исследователям взглянуть на нейронную обработку как на функцию того, была ли информация ожидаемой или неожиданной — то, что они назвали конгруэнтной или неконгруэнтной.Они также рассмотрели партийную принадлежность участников и наличие связи между идеологическими различиями и тем, как испытуемые выполняли задание.

Либералы оказались более внимательными к несоответствующей информации, особенно к кандидатам от Демократической партии. Когда они столкнулись с такой позицией, им потребовалось больше времени, чтобы решить, хорошая она или плохая. Они, вероятно, демонстрировали активацию несовместимой информации в двух областях мозга: островке и передней поясной коре головного мозга, которые «участвуют в помощи людям в формировании своего отношения и обдумывании его», — говорит Хаас.Как нестандартные позиции влияют на последующее голосование? Хаас подозревает, что более широкое использование такой информации может повысить вероятность того, что избиратели позже накажут за нее кандидатов. Но она признает, что вместо этого они могут использовать особую форму предвзятости, называемую «мотивированное рассуждение», чтобы преуменьшить несоответствие.

Мотивированные рассуждения, при которых люди упорно трудятся, чтобы оправдать свое мнение или решения, даже несмотря на противоречивые доказательства, было популярной темой в политической нейробиологии, потому что ее много обсуждают.Хотя пристрастие играет свою роль, мотивированные рассуждения идут глубже. Подобно тому, как большинству из нас нравится думать, что мы добросердечные люди, люди обычно предпочитают верить, что общество, в котором они живут, желательно, справедливо и законно. «Даже если общество несовершенно и есть за что критиковать, есть предпочтение думать, что вы живете в хорошем обществе», — говорит Нам. Когда это предпочтение особенно велико, добавляет она, «это может привести к таким вещам, как простое обоснование или принятие давнего неравенства или несправедливости.Психологи называют познавательный процесс, который позволяет нам это делать, «системным оправданием».

Нам и ее коллеги намеревались понять, какие области мозга управляют аффективными процессами, лежащими в основе системного обоснования. Они обнаружили, что объем серого вещества в миндалине связан с тенденцией воспринимать социальную систему как законную и желательную. Их интерпретация заключается в том, что «это предпочтение системного обоснования связано с этими основными нейробиологическими предрасположенностями быть бдительными в отношении потенциальных угроз в вашей среде», — говорит Нам.

После первоначального исследования команда Нама наблюдала за подгруппой участников в течение трех лет и обнаружила, что структура их мозга предсказывала вероятность того, участвовали ли они в политических протестах в это время. «Большой объем миндалины снижает вероятность участия в политических протестах», — говорит Нам. «Это имеет смысл, поскольку политический протест — это поведение, которое гласит:« Мы должны изменить систему ».

Понимание влияния партийности на идентичность, вплоть до уровня нейронов, «помогает объяснить, почему люди ставят партийную лояльность выше политики и даже правды», — утверждали психологи Джей Ван Бавель и Андреа Перейра. в Нью-Йоркском университете, в Тенденции в когнитивных науках в 2018 году.Короче говоря, мы получаем свою идентичность как из наших индивидуальных характеристик, таких как родительский статус, так и из принадлежности к нашей группе, например из Нью-Йорка или американца. Эти связи служат нескольким социальным целям: они подпитывают нашу потребность в принадлежности и стремлении к замкнутости и предсказуемости, а также поддерживают наши моральные ценности. И наш мозг представляет их во многом, как и другие формы социальной идентичности.

Среди прочего, партизанская идентичность затуманивает память. В исследовании 2013 года либералы с большей вероятностью неправильно запомнили Джорджа У.Буш оставался в отпуске после урагана «Катрина», и консерваторы с большей вероятностью ошибочно вспомнили, как Барак Обама пожимал руку президенту Ирана. Партизанская идентичность также формирует наше восприятие. Когда им показали видео политического протеста в исследовании 2012 года, либералы и консерваторы с большей или меньшей вероятностью предпочли вызвать полицию в зависимости от их интерпретации цели протеста. Если цель была либеральной (противодействие вооруженным силам, запрещающим открытые геи на службе), консерваторы с большей вероятностью захотели бы полицейских.Обратное было верно, когда участники думали, что это консервативный протест (против клиники абортов). Чем сильнее мы отождествляем себя с партией, тем больше вероятность, что мы удвоим ее поддержку. Эта тенденция усугубляется безудержной политической дезинформацией, и слишком часто идентичность побеждает точность.

Если мы понимаем, что происходит, когнитивно, мы могли бы вмешаться и попытаться ослабить некоторые из негативных последствий партийности. Напряжение между точностью и идентичностью, вероятно, связано с областью мозга, называемой орбитофронтальной корой, которая вычисляет ценность целей и убеждений и тесно связана с памятью, исполнительными функциями и вниманием.«Если идентичность помогает определить ценность различных убеждений, она также может исказить их», — говорит Ван Бавель. Признание того, что политическая принадлежность удовлетворяет эволюционную потребность в принадлежности, предполагает, что мы должны создать альтернативные средства принадлежности — деполитизировать новый коронавирус, например, призвав нас объединиться, как американцев. И поощрение необходимости быть точным может повысить важность, придаваемую этой цели: было доказано, что платить деньги за точные ответы или привлекать людей к ответственности за неправильные.

Будет практически невозможно ослабить партийное влияние до выборов 3 ноября, потому что объем политической информации будет только увеличиваться, ежедневно напоминая нам о нашей политической идентичности. Но вот и хорошие новости: крупное исследование 2020 года, проведенное в Гарвардском университете, показало, что участники постоянно переоценивали уровень негруппового негатива по отношению к своей группе. Другими словами, другая сторона может не любить нас так сильно, как мы думаем. Неточная информация усилила негативное предубеждение, а (еще больше хороших новостей) исправление неточной информации значительно уменьшило его.

«Биология и нейробиология политики могут быть полезны с точки зрения того, что эффективно доходит до людей», — говорит Ван Бавель. «Может быть, способ взаимодействия с кем-то, кто не согласен со мной политически, — это не пытаться убедить их в глубоком вопросе, потому что я никогда не добьюсь этого.